Сентябрь, Москва-Москва
-
Некоторый персонаж дал интервью, озаглавленное: "Я не считаю себя актером".
- Таким образом, - задумчиво сказал театральный режиссер N, - мы устанавливаем, что ни один человек не считает его актером.
- Когда-то я писала статью в сравнительно деловое издание про московские цирки. В ходе ее подготовки я ходила по циркам и беседовала с тамошними людьми. Тамошние люди имеют собственную гордость, и не в смысле - ни у кого не заимствованную, а в смысле - построенную на совсем ином, чем у нас, понимании достижений. В частности, когда наша беседа с пресс-атташе одного большого цирка подходила к концу, она вдруг сказала голосом человека, посвящающего меня в суть героического мифа:
- Мы, между прочем, первый цирк в мире, выведший на арену ежей.
У меня хорошее воображение. У вас, наверное, тоже (они же попой виляют!). Но малейший намек на улыбку означал бы оскорбление. Этого нельзя было не почувствовать. Человек говорил с тобой о трудовом подвиге, о вершине, которой достигали немногие. Я представила себе стакан лимонного сока. Надо было представлять себе полстакана, потому что дама неверно истолковала мою кислую мину.
- Поверьте, это трудно, очень трудно, - сказала она.
- Потому что у них лапки короткие? - спросила я.
Дама посмотрела на меня с некоторым интересом.
- Нннет, - сказала она, - нннет, там другая проблема, - и посмотрела на меня заговорщически.
Я растерялась. У этих животных короткие лапки и огромная вихляющая попа, - а проблема другая? Я не могла представить себе другую проблему.
- Просто они тупппые, как хррррен знает что, - сказала дама.
- Ээээ... Эээээ.... - сказала я.
- Так что, - гордо сказала дама, - мы первый цирк в мире, который вывел их на арену.
- А остальные не смогли? - спросила я осторожно.
- Я думаю, - печально сказала дама, - что остальные не сочли нужным достаточно постараться.
- Потому что ежи тупые? - спросила я.
- Нет, - сказала дама и тяжело вздохнула. - Нет. Потому что их все равно не видно дальше третьего ряда.
- Обсуждали за ужином творчество прекрасного поэта Олега Пащенко. Вернее, обсуждали мы с Юлей Идлис, а критик А. напряженно слушал.
- Меня поражает, в первую очередь, оптика, - сказала я. - То есть то, где персональное "я" автора находится по отношению к описанной ситуации.
- В смысле, там флотирующая дистанция, - сказала Юля.
- Именно, - сказала я. - И для меня там еще очень важно, как он работает с постфольклором. Ну, то есть, я вообще это люблю, но Олег же как-то совсем поразительно.
- Это да, - сказала Юля. - Причем чувство, что это совсем самостоятельная работа, отдельная не только от какой-то более или менее основной традиции, но и, ну, от того, что он же сам делал типа десять лет назад.
- Дискурсивная разница, - сказала я.
- Девочки, - сдавленно сказал критик N., - пожалуйста, только не останавливайтесь. Я сейчас кончу.
- Собирались в гости на не очень обжитую дачу и вспоминали, что там есть, а чего нет. Вспомнили, что нет чайника и кастрюль, и что уже не успеваем купить.
- Да ладно, - сказала Агата, - чай можно варить в консервной банке.
- Это как? - заинтересовалась Тата.
- Ну, - сказала Агата, - пустая консервная банка, моешь, проделываешь дырочки, из проволоки делаешь ручки, вешаешь над костром, сыпешь чай, кладешь сахар, даешь покипеть.
- И банка выдерживает? - изумилась Тата.
- А что ей будет? - спросила Агата удивленно.
- И что, вкусно получается? - спросила Тата.
Тут Агата вдруг посмотрела на Тату с тем выражением, с каким прозревший, должно быть, уставился на Христа.
- Вы что же, - спросила она осторожно, - не спали в ранней юности с геологом?
- Нет, - смущенно сказала Тата.
- С ума сойти, - сказала Агата. - Нет, реально, с ума сойти. Женщина нашего круга - и не спала в ранней юности с геологом.
- Песня Старухи Шапокляк начинается словами:
По утрам не ждет меня работа,
Я давно на пенсии сижу...
Боже мой, это ведь значит, что она до тех пор работала где-то. Причем, надо понимать, как минимум до 1966 года, когда первая книга о Чебурашке была написана (кстати, "давно на пенсии сижу" может подразумевать, что и раньше). Положим, она вышла на пенсию в положеные тогда 55 лет в 1965 году. Это значит, что Шапокляк, самое позднее, 1910 года рождения. И ее рабочая деятельность пришлась на все 1930-е, и на всю войну, и на пятидесятые, кстати, тоже.
Вот и представьте себе.
- В свое время я жила в маленькой квартире на Молодежной, которую до меня снимал Макс Немцов. Я была очень благодарна Максу за то, что он помог мне найти жилье, и все в этом жилье было мне в радость. Одна была проблема: Макс предупредил меня про Старушку Снизу и Чорную Воду.
- Понимаете, - сказал Макс, - иногда эта сумасшедшая старушка будет приходить к Вам и говорить, что Вы заливаете ее Чорной Водой. Так Вы ей просто говорите, что сейчас все уладите, и она будет затихать на месяц или даже больше.
Я вняла этому совету и каждое появление старушки встречала терпеливым воркованием. Мы даже вошли, таким образом, в некоторый эмоциональный симбиоз.
Одним прекрасным вечерним днем у меня из горячего крана перестала течь вода. Или, наоборот, перестала переставать течь, не помню. Так или иначе, я вызвала сантехника. Сантехник перекрыл вентиль, разобрал смеситель и с интересом спросил:
- И что, вы так и мылись?
Я припомнила, как именно я мылась. Вроде ничего такого.
- Как? - поинтересовалась я осторожно.
- Да черной водой, бля, - сказал сантехник. - Прокладка, бля, прогнила, и труба, бля, протекала. Я бы, бля, на месте соседей уже бы, бля, убил.
Вечером я понесла старушке банку варенья, но та не взяла. Сказала: вот тут один котеночка-то покормил, а котеночек-то и потравился. Потравил, значит, котеночка.
- Сюжет детективного романа: два еле знакомых между собой человека неожиданно выясняют, что им всегда приходит совершенно одинаковый спам.
- Сидя в какой-то небольшой компании, мы досадовали, что у нас всех крайне завышены потребности. Мы едим три раза в день, а некоторые даже чаще. Мы слишком много пьем, и хорошо бы мы только пили. Мы привыкли спать по восемь часов в сутки. Мы тратим слишком много денег на одежду. Словом, мы испорченные люди, и если бы нам пришлось оказаться на необитаемом острове, то что бы нам пришлось с собой тащить?..
- Ну, не знаю, - сказал Гаврилов. - Мне кажется, можно отлично провести жизнь, просто лежа под коровой.
- Подруга рассказывает, что в раздевалке некоторого очень дорогого фитнесс-центра одна тетка рассказывала другой тетке, как она отлупила невестку веником.
Народ - он един. Классовые барьеры ему - тьфу.
Гомогенный гегемон.
- - Шкурка-то овечья, - хмуро говорю я мануальщику, потирая синяки, - а душа человечья.
- А что - "душа"? - говорит мануальщик. - Я давно решил: чего мне о своей душе заботиться? Душа же от Господа, она умнее меня в пятьдесят раз. Пусть она обо мне заботится.
- Это конечно, - говорит косметолог в ответ на мое замечание, что храм тут красивый, - конечно, конечно. Но я армянка, мы, знаете, христианство ооочень давно приняли, до России, до всех. Красивое тут все, но какое-то очень... с иголочки. Детское немножко, по-детски.
- Ну и я не женат, - говорит таксист, - а был три раза женат. Ну на таких дурах! На таких дууурах! Первый раз не знал, что дура. Второй вроде знал, но это... По привычке. А третий раз я так и подумал: может, Господь меня этим дурам в подарок посылает. Может, мне не просто так нравится на них жениться.
Твой жезл и Твой посох - они успокаивают меня.
- Две молоденьких продавщицы в магазине побрякушек на Шенкин, одна говорит другой:
- Тебе звонила сестра, просила перезвонить.
- Илана? - спрашивает та.
Первая задумывается и отвечает:
- Нет, кажется, не Илана.
- Мири? - удивляется вторая девочка.
- Нет, точно не Мири.
- Сарит?
- Кто еще есть, кроме Сарит?
- Далия? Адаса?
- Да, да, это была Адаса! Она еще сказала: "Не перепутай, это Адаса!"
Голос, голос Иакова, а руки, руки Эсавовы.
- Позвонила Агата и сказала, что она не может больше так жить (у Агаты несколько лет болит спина, диагноз идиотский, лечения никакого, можно понять ее усталость).
- Я придумала, что делать, - сказала Агата кровожадно. - Надо поймать какого-нибудь врача, запереть его, кормить, поить и не выпускать, пока он меня не вылечит.
Я честно сказала, что не понимаю, почему бы врачу при таких условиях торопиться.
Агата помолчала.
- Тогда нужно на него воздействовать, - сказала она решительано. - Поймать врача, запереть и каждый день убивать у него на глазах котенка.
- Может, - сказала я, - он окажется безразличен к котятам.
- Окей, - сказала Агата, - принято. Тогда делаем так: утром запускаем к нему котенка, а вечером убиваем котенка у него на глазах. За день он успеет привязаться.
Агата всегда отличалась некоторой душевной глухотой.
- За день может и не очень привязаться, - сказала я.
- Сколько у котенка лап? - поинтересовалась Агата деловито.
- Пять, - сказала я.
- Отлично, - сказала Агата, - нам не нужно много котят. Поймать врача, запереть, дать одного котенка, каждый день отрезать у котенка лапу. К концу пятого дня врач меня вылечит.
Это, конечно, могло бы и сработать. Не возразишь.
- Прекрасно, - сказла Агата, - теперь надо найти врача и котенка.
- Котенка найти нетрудно, - сказала я.
- А мне кажется, врача найти нетрудно, - сказала Агата. - А котенка найти трудно. Трудно найти котенка, которого врачу было бы жалко, а нам - нет.
- Агата пошла на гинекологическое УЗИ к врачу, рекомендованному подругой.
- Он, - говорила подруга, - еще и очень хороший человек. Прекрасный человек.
- И вот, - говорит Агата, - лежу я, раздвинув ноги, он, значит, делает УЗИ своим прибором. А я лежу, - говорит Агата, - и думаю: вот же, а мне казалось - прошли годы молодости. Прошли, казалось, времена, когда лежишь с раздвинутыми ногами, кто-то в тебе шурует, а ты думаешь: "Права была подруга. Кажется, и в самом деле хороший человек. Надо будет запомнить, как его зовут".
- Тот же гинеколог внезапно перестал смотреть в монитор и стал смотреть на Агату.
- Доктор, - строго сказала Агата, - смотрите же в монитор.
- Зачем мне монитор? - сказал доктор. - У меня тут девушка красивая.
Повисла пауза.
- Доктор, - мягко сказала Агата, - в этой позе все девушки красивые.
- Между прочим, в одиннадцать лет мне пришлось лежать в детской больнице, в гастрологическом ее отделении, довольно долго. И моей компаньонкой по изолятору оказалась в некоторый момент девочка Аня моих же лет или даже на год младше. Именно девочка Аня и объяснила мне, откуда и как именно берутся дети.
Она более или менее прошла со мной всю схему, неведомую мне доселе: у женщины вот так, а у мужчины вот так, вот это засовывается вот туда, двигается некоторое время туда-обратно, а через девять месяцев в животе у женщины уже готов ребенок.
Схема показалась мне простой, понятной и непротиворечивой. Оставалось одно "но". Дело в том, что в свои одиннадцать лет я была помешана на математике. Логическая связность любых явлений была дорога мне, как доказательство теоремы Ферма для четных n. А в предложенной девочкой Аней схеме мне не хватало некоторого логического звена. "Вот же, - думала я, - мне известно достаточное количество предметов, которые иногда вкладываются один в другой. Но ничего такого, по моим наблюдениям, через девять месяцев с ними не происходит. В чем же особая магия данного случая? Что является фактором для зарождения ребенка?"
Этот вопрос я поставила перед девочкой Аней ребром. Но Аня, которую бивал отчим и вообще, сталкивалась с трудностями похлеще. Ответ нашелся незамедлительно: Аня объяснила мне, что вагина женщины есть прибор для слепого клонирования. Засунешь в этот прибор что угодно -через девять месяцев получишь то же самое. Более или менее.
Это объяснение временно меня удовлетворило, но сомнения остались.
- О, - сказала Аня, - хочешь, ты мне прямо сейчас засунешь туда термометр? Через девять месяцев у нас будет два термометра!
Но уже тогда мне было ясно, что через пару недель, от силы - через месяц меня выпишут, а бросать женщину, которой ты в недолгий период близости сделала термометр, как-то нехорошо.
- Велик русский язык. В Новосибирске над центральным проспектом висит растяжка: "Продам склады. Метров триста".