Я спокойно отношусь к самолетной болтанке: смерть, в случае чего, быстрая и легкая, а сам ты ни в чем не виноват. Я только собралась рассказать об этом немке, как вдруг мне предстала картина: вот, скажем, наступает она, быстрая и легкая смерть. И я оказываюсь в аду. На плечах – оренбургский пуховый платок, в руках - «Преступление и наказание», морда вся в водке, да и еще разбившись и под Нижним Новгородом. И вот проходит много лет, и в аду оказывается Гаврилов... При мысли о том, как Гаврилов меня увидит, какую морду скорчит и как будет издеваться надо мной всю вечность, я поняла, что – нет, спасибо: человек я плоховатый, но прям такого ада не заслужил пока. Вилы, там, сковородки, - да, пожалуйста. Но вот этох дел не надо. Поэтому я спихнул с себя немку, утер морду и собрался выживать. И тут самолет успокоился и тихонько сел в Нижнем Новгороде. И я позвонила Гаврилову и злобно сказала:
- Гаврилов! Я чуть не оказалась в аду, причем на плечах у меня был бы оренбургский пуховый платок, в руках - «Преступление и наказание», морда вся в водке, да и еще разбившись и под Нижним Новгородом. И вместо того, чтобы молиться и думать о душе, я думал о том, как вы в аду будете издеваться!
- Боже мой! - сказал Гаврилов. - Бедный зайчик! На плечах - оренбургский пуховый платок, в руках - «Преступление и наказание», морда вся в водке, сам разбившись под Нижним Новгородом, весь такой правильный-правильный, - а общаться с вами по-прежнему готов только я!
И это я, заметим, еще не в аду была.
"Одного котенка можно сварить за 10 минут. За сколько времени можно сварить семерых котят?"
Первое время после появления ушанки я отвечала на всякие «Мальчик, уступи тете место!», «Мальчик, сколько тебе лет?» и «Мальчик! Куда смотрят твои родители?!» обиженным «Я девочка!!!», но голос у меня был вечно простуженный, нос - обычно заложенный, так что эти слова звучали не слишком убедительно. Однако через пару недель нашего с ушанкой знакомства я, наконец, сообразила, что к чему. У меня, - сообразила я, - есть волшебная шапка, покруче шапки-невидимки! У меня есть Ушанка-Превращалка! Она превращает меня из девочки в мальчика по моему собственному желанию! Вечером, пока взрослые смотрели телевизор, я несколько раз проделала этот фокус перед зеркалом в прихожей: надел ушанку — и вот он, мальчик! Снял ушанку — и вот она, девочка, с косичками, заплетенными в два растрепанных бублика! С этого момента я уже не обижалась, а только хихикала, когда незнакомые взрослые предлагали «мальчику» не бегать у людей под ногами, или не ездить с горки задом наперед, или «не застывать, как балбес, посреди дороги». Правда, пока что обладание ушанкой-превращалкой не приносило мне никаких выгод, но, как и всякого ребенка, меня тешил сам факт наличия тайны. Ушанка была, пожалуй, единственным предметом, который я ни разу не потеряла той зимой: я теряла шарфы, забывала в гостях кофты, куда-то дела в физкультурной раздевалке вязаные штаны, но ушанка была магическим предметом, и я ее берегла. Ушанке моя любовь, конечно, на пользу не пошла: вид ее к концу февраля сделался довольно жалким, а шнурки, предмет нашей с мамой тихой борьбы, пришлось пару раз заменять на новые, но я твердо верила, что Волшебная Шапка еще покажет себя.
Наступил ледяной, черный от снега март, и с какой-то радости в центральном парке города был объявлен День Сладкоежки. Мерзлые дети получали в лапки по шесть разновозрастных конфет и по два пирожных «корзиночка»: половину крема удавалось вылизать, вторая половина белой бородой ложилась на мокрый шарф. «Мальчик, не трогай колеса, тележка может поехать!», «Мальчик, из тебя бандит вырастет!», «Мальчик, сделай три шага назад, не мешай тете кушать!» Причитающие родители спешили растащить чад по теплым домам, но я сопротивлялась: в программе были обещаны клоуны и игры. Моя душа просила клоунов и игр. Клоун, наконец, пришел, - тоже в ушанке, но надетой под необъятных размеров рыжий парик, в телогрейке с намалеванными по ней масляной краской дикими кометами и кривыми шарами, и инвалидных ботинках, в той же краской покрашенными в зеленый цвет. В руках у клоуна был ящик с какой-то блестящей дребеденью, а поверх дребедени лежал отличный футбольный мяч. Хлопая варежками, клоун хрипло возгласил: - Сейчас девочки будут украшать елочки (тут клоун вытащил из ящика пару пластмассовых елочных игрушек наиболее презренной разновидности, а уж в марте просто оскорбительных), а мальчики будут играть в футбол!
Настал звездный час Ушанки! Девочки, под предводительством одной, особо визгливой, потащили ящик к блищайшим елочкам, наивно полагавшим, что уж на эту-то зиму они отмучились. Медленно, медленно пятясь задом, я прибился в своей ушанке к мальчикам. Там уже орали и вопили, пытаясь разбиться на две команды, и клоун, помнящий о принципе «раньше сядешь — раньше выйдешь», старался поскорее пристроить по местам никого не интересующих мелких задохликов. Я был мелким, но злобным и боевым, - я сам прибился к одной из команд и начал с удовольствием орать и вопить. Ушанка-Превращалка работала на ура, никто не заподозрил нас с ней в наглом нарушении гендерных границ, и к моменту, когда игра все-таки началась, мы уже вовсю были своими среди прочих мальчиков. Нам с ушанкой пасанули, мы, загребая тяжелыми ботинками, попытались куда-то бежать и чего-то катить, и тут на нас кто-то налетел. Ушанка на мне удержалась, а я на ногах — нет. Плюхнувшись в снег, я возмущенно посмотрела на такого же закутанного, как я, мальчика, села и возмущенно сказала:
- Нет, так не годится!
Поскольку мяч был в сугробе где-то подо мной, остальным мальчикам ничего не оставалось сделать, кроме как сгрудиться вокруг нас.
- Так вести себя некрасиво! - хрипло, в нос сказала я, поправляя ушанку, съехавшую мне на глаза. - Если мы будем толкаться и валить друг друга в снег, то разве это футбол? Надо играть по-честному, уважая друг друга, а не толкаться, а то это не игра, а какое-то безобразие! Помогите мне встать, и мы начнем все сначала, и на этот раз будем хорошо себя вести, не будем друг другу грубить и станем играть по правилам!
И тогда один из стоящих надо мной мальчиков строго сказал мне:
- Девочка, уходи!