Линор Горалик: Дорогой Михаил, вы коррекционный педагог. В качестве волонтера вы работали несколько месяцев в Праге с особыми детьми-беженцами из Украины. Как в целом была организована эта работа?

Михаил Сухотин: Работал в коррекционном центре «Белый Кролик» для особых детей. Просто решил – и поехал, и мне повезло: предыдущий мой опыт работы пришёлся тут кстати. Очень благодарен моим коллегам: у нас много общего в подходе к работе с особыми детьми, хотя сам по себе он нетипичен для Праги. Сюда приходят дети разных национальностей, но сейчас, конечно, больше всего украинцев. Среди педагогов их тоже много, оставивших свою работу и переехавших сюда. У одной из них, например, был свой такой же реабилитационный центр в Харькове, а теперь она тут в Праге работает логопедом. Есть тут и индивидуальные занятия, и групповые, даже чешский бесплатно преподают для подростков. Лола Преображенская, психотерапевт-эмигрантка с 2014 года из России и её коллега, эмигрантка из Белоруссии всё это дело тут организуют. Можно сказать, сложился такой восточно-славянский альянс. Очень хорошо, что здесь не довлеет бюрократия, и всегда находится время поговорить с родителями. А это так же важно, как и работа с самим ребёнком: на самом деле родители-то не меньше их травмированы, хотя на поверхности это может быть и не заметно. Но в какой-то момент начинается рассказ как первый же раз выйдя из подъезда после обстрелов, ей из проезжавшего эвакуационного такси крикнули: «Садись, поехали, но ждать не можем!», она подхватила документы, сына, а «свет, наверное, на кухне до сих пор горит». Или так: «У нас в Ровно это – Торжества… Их привозят по 5-6 тел и все с ними прощаются. Это Торжества…» - у деда как тень находит на лицо, голос дрожит, в глазах слёзы… Это надо слышать и слушать, надо быть там с ними рядом и давать выговориться. И это нужно и для их детей: они ж с ними одно целое.

ЛГ: Что было нужнее всего этим детям? На чем понадобилось сосредоточить максимум усилий?

МС: Вернуться хотят. Опора на структуру, расписание, порядок – первое дело для душевного равновесия особого человека. Оставить надолго свой дом, сад, огород, игровую площадку за порогом, я уж не говорю, маму или папу, сменить порядок питания, сна – для них часто - не «сменить», а «сломать», равносильно крушению мира. И в новых условиях они будут постоянно возвращаться к той его структуре, в которой они до сих пор себя привыкли идентифицировать. Вот с этим мы как раз работали. Очень важно, чтобы у такого человека сейчас не возникли фрустрированные обрубки неосуществимых желаний, чтоб он не так болезненно переживал свою оторванность от «настоящей» жизни. Если ребёнок или подросток играет в сюжетные игры, мы можем самой игрой «рассказывать» друг другу об этом «настоящем» и моделировать его на свой вкус. Оно уже тем самым застраховано от невозвратности «прошедшего». Во флортайме есть 2 основных принципа: идти от ребёнка и сотрудничать с его семьёй. Надо вывести ребёнка на его собственный, произвольный разговор или рассказ о его проблемах: страхе, бессилии, психотравме… Это можно сделать на взаимном доверии и, чаще всего, в радостном игровом дуракавалянии. Проблема сама проговорится: подросток подсознательно оттолкнётся от неё… Начав рисовать огород у бабушки, оставшейся в Мариуполе, он вдруг ни с того ни с сего изобразит как его чуть не убили, когда отец их вывозил на машине, и они застряли в поле под Мангушем в грязи. Наше дело принять это, разделить с ним, откомментровать и идти дальше.

Тема как один дом сменился другим, как может идти дорога от дома к дому, да просто ключ, который до времени находится в собственности ребёнка, как хозяина, – всё это кропотливая обоюдная работа, возможно, и нескольких месяцев. Все эти произведения или их фото всегда прошу размещать в домашнем пространстве, которое он считает своим, в его поле зрения, чтоб потом и обсудить что прошло (опасность), что осталось (возможность вернуться в будущем).

Этот феномен упёртости «не уйду со своего места», кстати, отнюдь не фетишизм или какая-то патология. В репортаже Вики Ивлевой из Лисичанска запомнилась бабушка, наотрез отказывавшаяся эвакуироваться в Днепр к дочери в отдельную квартиру перед захватом Лисичанска росс.войсками: «Здесь мои батькИ». Не менее острая картина была в городе Молога, когда в 46-ом году он был искусственно затоплен Рыбинским водохранилищем. Оттуда отказались выйти около 200 (!) человек. По рассказам очевидцев, кто-то из них просил привязать себя к оградам на кладбище. Мой замечательный учитель истории в школе №2 Юрий Львович Гаврилов назвал их «граждане Мологи». Тот же феномен – в бэкграунде экстремальнейших действий современных политиков: Колесниковой, Навального, Ройзмана, опирающихся как раз на силу народной волны, на «не уйду со своего места».

ЛГ: Почему оказалась наиболее эффективной именно работа с рисунками?

MC: Ну не только рисунки. Можно лепить, использовать уже готовые игрушки, всё что угодно: музыкальные инструменты, аппликации, коллажи, песок, разные сенсорные материалы. Иногда мы ходим на выставки, подвижно играем где-нибудь в парке…Стараюсь вывести подопечного больше на креативность и через неё – на произвольную речь (я по выведению речи вообще специализируюсь).

Рисунок, конечно, тоже очень важная вещь. Он ведь тоже игра, причём графическая. Привык видеть в нём возможность включения письма как опоры речи.

ЛГ: Многие рисунки ваших подопечных включают в себя текст. Почему так?

МС: А графема и рисунок - это разные типы условности одной и той же реальности. Нарисованная собака – такой же знак реальной собаки, как и написанное слово «собака». Так было и в древних пиктографических алфавитах, и до последнего времени оставалось, например, в чукотских языках. Поэтому «писать» рисунком так же, как и «рисовать» словами – обычная наша речевая практика. А особенно когда у ребёнка с вербальной речью вообще сложности. Мы любим запараллеливать сразу эти 2 канала: графемный и рисовальный. Например, в диафильмах, когда он сам крутит колёсико, переводя кадр за кадром, и мы вместе читаем и комментируем, или вот так на бумаге в рисунке-рассказе своими же словами. Это, кстати, снимает сразу все комплексы, связанные с нарушениями фонематического слуха: я никогда не акцентируюсь на ошибках, прося что-то переделывать.

ЛГ: У вас большой опыт работы с особыми детьми. Было ли при этом что-то, чего вы не ждали, что-то, чему пришлось учиться?

МС: Учиться – не знаю. Скорей, делиться навыками – но это с коллегами. А вот не ждал я совершенно такого отношения к себе в украинской среде. Да, действительно, иногда слышишь (особенно, заметьте, - в общественных местах) как кто-то берётся упрекать «всех русских» или выяснять национальный вопрос («а ты кто такой?), но в среде, где идёт практическая помощь украинским семьям, да и просто общаясь со случайными знакомыми из Украины прямо на улицах города, я ни единого разу не натыкался ни на ненависть к тому, что я из Москвы, ни на пренебрежение, потому что я «русский». Я, к своему удивлению, встретил не только очень хорошее взаимопонимание и готовность к принятию, но они тебя и обнимут, они тебя же ещё и утешат!! Думаю, что украинец, знающий языки, предпочтёт тебя для разговора по-русски, чем стоящего рядом чеха или кого-то с английским – на ту же тему. Это, конечно, не правило, - просто наблюдение. Поэтому, понимаете, меня совершенно не тревожит вопрос: а вот как же теперь нам быть с «нашим наследием»: с Пушкиным, Достоевским и Ко… Пока будем квохтать над нашим-разнашим-перенашим, над «остальным, кроме «Клеветникам России»» (а таких опекунов, судя по соцсетям, в России много), пропустить можем другое «наше»: помощь самым близким нам этническим родственникам, сейчас, когда они так в ней нуждаются. С них бы пример брать, а то может ведь оказаться, что потом и наследовать будет нечего в истории. Знаете, у Островского в «На всякого мудреца довольно простоты» есть такой купец Мамаев, который выходит на крыльцо и в окружении толпящихся там нищих произносит: «Я хотел бы дать вам…». Тут нищие тянут руки к нему, приговаривая: «Ах батюшка, ах благодетель, неужели?..», а он продолжает: «Да нет, не денег. Лучше денег: я хотел бы дать вам СОВЕТ о способе ведения вашего бюджета». Так вот, не Мамаевское сейчас время

ЛГ: Есть ли какой-то принцип или идея, которым вы могли бы поделиться с родителями особых подростков, травмированных происходящим сейчас? Есть ли что-то в вашем опыте, что могло бы им помочь?

МС: В РФ мне не известны особые подростки, осознающие происходящие военные события на Украине, как личную травму. Задержка развития и большая степень зависимости от близких сказывается. Именно поэтому им как раз в узком клубном кругу, как бы продолжающем домашний, очень нужны такие обсуждения, как в «Новости-26», но не просто пассивно слушать инфу, а именно обсуждать какие-то базовые человеческие понятия понемногу. А особым взрослым - высказывать мнение, сомневаться, доказывать. И тоже в клубном формате. Должны быть такие клубы. В Москве есть (обычно при центрах на личном энтузиазме педагогов). Зато особые дети и подростки мгновенно отражают состояние общества. Они же сверхчуткие. Могут усилиться эпи-приступы, истерики, вообще всякие крайности поведения у каждого на свой лад… Но интересно, что сегодня вдруг резко замолчали на тему войны подростки, которые как раз всегда были, я бы сказал, невольно замотивированы ею к развитию. Их немало. Ведь эта тема начинается у ребёнка с игр и игрушек: их всегда было очень много военных в РФ. Особые подростки, приглядывающиеся к атрибутам войны, как к респектабельности роста, солидности своего взросления, слушающие какую-то чумную попсу про ВДВ типа «давай, браток, ещё по одной, и в бой…» (слышать этого не могу), научившиеся стихосложению под это дело и весьма, кстати, технично пишущие про «победу», специально осваивающие софт, чтоб комбинировать там себя в военных видах и молча посылать эти видео и фото таким же особым знакомым. Молча, потому что он, может быть, например, алалик: провал у него со звуко-буквенным анализом, а вот тяга к коммуникации есть, и он её так реализует… Так вот, с марта вся эта военизированность у них куда-то выветрилась. Не могу, конечно, за всех отвечать, но среди моих подопечных это так. Возможно, дошло, наконец, что это не просто прикид или театральные сценки, и вообще не игра. Опять-таки отражают состояние общей напряженности, даже опасности.

А вот родителям российских нормальных детей хотелось бы сказать вот что: ещё одно чёрное дело, которое делает российская власть – это разрушение наших семей. К сожалению, это старая традиция. Но с 14 года она стала дышать, так сказать, в лицо. Оказалось, что задетость (или незадетость) правдой, понимание (или непонимание) базовых ценностей человеческой жизни способны сплошь и рядом приводить отношения между родственниками и близкими людьми к глубокой горечи и охлаждению, а то и просто - к разрыву. Но дело в том, что это факт нейропсихологии: мозг человека дозревает в полной мере до способности самостоятельного ответственного выбора только к 20 годам примерно. Поэтому все разговоры о подростках, иногда похожие на самооправдания, что «он у нас уже взрослый, всё решает сам» - блеф по большому счёту. Не всё. Когда подросток в травме, родители или другие его старшие близкие просто ОБЯЗАНЫ не трепать ему нервы ещё больше, чем это уже сделано, а окружить его заботой и сделать всё, чтобы подвести его к зрелости со здоровым психическим ресурсом. Если сами не могут, - обратиться за помощью к тому, кто умеет и сможет. Травмированность войной для нормального подростка в РФ – это опустошающая депрессия и страх, конечно. Страх в окружении, ставшем чужим, неимоверно агрессивным. Наверное, надо переводить его в сочувствие к тем, кому сейчас много хуже, и через это сочувствовать и ему самому. Так ещё можно сохранить родственную близость, которая даст ему защиту и поддержит. Вообще, честно разговаривать с ним обо всём, хотеть его понять, посмотреть на его проблему его глазами. Родственность предполагает не столько аналитику, сколько чутьё. И очень важно сохранить из этого хотя бы то, что ещё осталось.

ЛГ: Как можно помочь сегодня вашим пражским подопечным? Есть ли такая возможность?

МС: Ниже даю ссылку на волонтёрский проект онлайн-обучения. Он общий, не только для особых, но сейчас именно там помощь актуальна. Летом коллегам удалось собрать средства на занятия с логопедом подростку с нарушением фонематического слуха. Это тоже была проблема, уже материальная, но её решили через знакомых. Родители цепляются за каждую возможность что-то заработать. Поэтому сфера обслуживания в Праге и в пригороде сейчас сильно украинизирована. Поначалу может сложиться впечатление, что украинский – второй после чешского языка в Праге. Не знаю пока как в других больших городах, например, в Брно. Но думаю, что и там так же. Чехия очень помогает. 4 млрд. крон – пожертвований частных лиц, компаний, гуманитарных организаций, в том числе религиозных. Это постоянная гуманитарная и военная помощь на территории Украины. За полгода сюда приехали более 400000 украинцев. Это самый большой процент по отношению к своему собственному населению в ЕС. Есть, кстати, волонтёрская организация «Мрiя», основанная двумя чешскими украинками (ещё один пример успешной самоорганизации украинского общества). Там помогают и с жильём, и сориентироваться в сложных вопросах. А жизнь их как раз усложняется. Виза D временной защиты дана им до 31 марта. Как её будут продлевать и что вообще будет – nobody knows… Если нет других доходов, то первые полгода предоставляется пособие 5000 крон на человека в месяц, потом – снижается до 4460 на взрослого и 3320 на ребёнка. Если есть – тоже уменьшается в зависимости от размера дохода и платы за жильё. Никаких спецпособий и надбавок по инвалидности для них нет. Начинается учебный год, а учителей в школах с таким наплывом детей из Украины не хватает. Часть детей будет интегрирована в чешские классы, часть – в отдельные классы для мигрантов с обучением чешскому, кто-то будет заниматься онлайн в украинских школах, если будет такая возможность. А что делать особым детям? Специальных учреждений для них не так много. Можно записаться в очередь. Откажут - нужно будет обязательно получать официальный документ об отказе, иначе дальше пути нет: в Чехии все дети обязаны учиться. И так далее…

А если в семье кроме особого ребёнка ещё несколько детей, то представляете каково им? Впрочем, ребёнок-инвалид даёт право выехать отцу для ухода за ним. Ну так и уход серьёзный: ему нужны специальные условия, коляска, может быть, лекарства, всякие особые приспособления (ортопедические, двигательные, обучающие: например, адаптированную клавиатуру для компьютера и т.п.), и, обязательно развивающие занятия. У каждого, конечно, свои возможности. Но общий волонтёрский онлайн-проект школьного обучения сейчас здесь, и он очень востребован. Можно зарегистрироваться и присоединиться.

==========

Огромное спасибо Михаилу Сухотину за этот разговор.