ЧЕРНЫЙ ОГОНЬ ВЕНИСАНЫ

 

Документ первый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Ги, ночным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

"Одну молодую монахиню изгнали из ордена Святого Торсона, потому что она стащила на кухне кусок пирога с мясом муриоша, приготовленного к Честному Празднику. Это бы ничего, но она так боялась оказаться Нарушительницей Праздника, что соврала своей напарнице, будто никакого пирога не ела, и та три при трех других братьях три раза сказала ей "Уходи!". Обливаясь слезами, молодая монахиня карабкалась все выше и выше по лестницам и балконам Венисальта, зная, что нигде ей, лишенной орденского шарфа и всеми нелюбимой, не найти приюта, и забралась так высоко, что ей встретилось гнездо муриоша. Обессиленная, ослабшая, с кровавыми мозолями от веревок и перекладин на дрожащих от усталости руках, молодая монахиня не могла двигаться дальше. "Сегодня ночью муриош возьмет меня в жены, а утром оторвет мне голову и выпьет мою кровь", - подумала она, - "Что ж, так тому и быть. Все равно мне некуда деваться, а нынче я хоть посплю до утра". Из последних сил бывшая монахиня проползла через лабиринт костей и палок, переплетенных крепко-накрепко корнями "береникиных волос", и оказалась внутри гнезда. Здесь остро пахло звериной шерстью и горько - корнем сердцеведки, и от запретного сердцеведочного запаха у бедной монахини пошла кругом голова, - да так сильно, что она потеряла сознание. В обмороке ей привиделось, что она по-прежнему карабкается все выше и выше, а ужасный ветер срывает с нее балахон. От стыда молодая монахиня очнулась - и увидела, что над ней стоит огромный белый муриош и рассматривает ее, уперев когтистые лапы в мохнатые бока. Монахиня сразу поняла, что муриош этот совсем старый: глаза у него были, как ртуть, когти - как перламутр, а на витых рогах столько мелких веточек, что что казалось, будто у этого муриоша на голове растут два куста; скоро, скоро этому муроишу предстояло рассыпаться на десяток мелких неразумных козлят, которые еще год будут бегать, блея дурными голосами, по стенам Венисальта, пока не начнут вставать на задние ноги и умнеть, - если только до этого люди не перебьют их. От ужаса монахиня не могла даже отползти назад, а муриош склонился над ней, осмотрел ее черный балахон и тяжелые рабочие ботинки и сказал: "Что это на тебе нет шарфа, монахиня?" "Меня изгнали из ордена", - еле слышно сказала та, делаясь потной от стыда. "Неужели ты плохо ухаживала за сердцеведками, и они завяли? Чему же тебя учила твоя мать?" - с презрением спросил муриош. Монахиня смогла только отрицательно помотать головой. "Неужели ты шепотом рассказывала своим детям небылицы про то, что вы когда-нибудь вернетесь в Венискайл?" - грозно спросил муриош. В ужасе от одной такой мысли монахиня замотала головой, у нее еще и детей-то не было. "Неужели ты слишком много разговаривала, и твои браться перестали тебе доверять?" - с отвращением спросил муриош. Монахиня снова замотала головой, - что-что, а она была праведно молчалива. И тогда муриош грозно спросил: "Неужели ты солгала?" Монахиня повесила голову, и у нее из глаз потекли слезы. "Такая жена не нужна мне даже на одну ночь", - сказал муриош, схватил монахиню своими огромными лапами да и выкинул ее из гнезда..."

 

В ужасе Агата тогда представила себе, как бедная молодая монахиня в развевающемся черном балахоне летит мимо огромных барельефов и перепутанных лесенок Венисальта, пока не разбивается о какой-нибудь огромный балкон, и сама замотала головой, - нет, нет, нет! В больном зубе немедленно словно искрой стрельнуло, и Агата схватилась за щеку, - ой, ой, ой! Папа положил Агате руку на лоб, и ей сразу стало немного легче, но боль в зубе не утихала: зуб разболелся вчера ночью, и выяснилось, что в нем есть маленькая, но противная дырка, и днем папа повел Агату на улицу с ужасным названием, - улица Повязок, - где майстер Горанд с огромными, как лапы муриоша, руками дал ей выпить настойку джиранды, чтобы уменьшить боль, и при помощи специальной машины, у которой быстро-быстро крутились педали, стал сверлить Агатин зуб. Смелая и сильна Агата вела себя совсем как маленькая: ныла и боялась идти, и папе пришлось пообещать ей, что по возвращении домой он прочтет ей взрослую и страшную историю из "Белой книги недостоверных историй", которую Агата обожала, но которую ей строго-настрого было запрещено читать самой, без папиных объяснений. И вот наступил вечер, и Агата лежала под одеялом, по стенам бегали водяные кабанчики из волшебного фонаря, и папа читал ей про бедную молодую монахиню и страшного старого муриоша, и Агата была бы совершенно, совершенно счастлива, если бы у нее все еще не болел зуб, несмотря на настойку джиранды, которую папа давал ей по чайной ложке раз в два часа. Тогда Агата узнала впервые узнала про Венисальт, а еще - про то, что осужденные преступники, попавшие туда, ненавидят ложь и предпочитают говорить поменьше, чтобы случайно не соврать (только Агата не запомнила, почему), и про орден святого Торсона, - единственный монашеский орден Венисальта, и про цветы-сердцеведки с их запретными клубнями, и про удивительных муриошей, которых разрешается убивать, пока они на встали на задние ноги. Но сейчас Агате нет дела ни до дурацких монахов, ни до каких-то там цветочков, ни до того, врут преступники друг другу или нет; "Спасибо тебе, Господи, - думает Агата, стуча от ужаса зубами, - спасибо, спасибо, спасибо! Спасибо тебе за то, что это очень старый муриош, очень, очень, очень старый". Потому что витые рога муриоша на барельефе, в который Агата вцепилась изо всех сил, покрыты многими, многими веточками, и если бы не эти веточки, Агата бы рухнула вниз.  

 

Муриош стоит на летящем габо, а габо несет в клюве поющего человека, - вот что это за барельеф, Агата помнит его из прекрасной огромной книги с рисунками, которую слепой Лорио разрешал ей смотреть, лишь как следует вымыв руки, - но только книга была такая старая, что Агата понятия не имеет, что в ней правда, а что нет: кто и откуда знает про барельефы на стенах Венисальта, если отсюда до помилования ундами дезертиров никто не возвращался? Агате невыносимо страшно посмотреть вниз, а дурацкое, ненавистное платье "крошки Изапунты" не дает свободно двигаться ногам, и его огромные рукава мешаются подмышками, но все-таки Агата медленно, медленно ползет по барельефу вниз, нащупывая ногами выступы: это, наверное, клочья шерсти муриоша?.. А это - уже перья габо?.. А что будет, когда барельеф кончится, Агата даже думать не хочет, нет, нет! Внезапно ее нога повисает в воздухе; ужас охватывает Агату; собравшись с силами и сжав зубы, она осторожно отводит левое плечо назад и все-таки смотрит вниз. 

 

Там, внизу, под Агатой, гигантский балкон с широченными перилами.  Нелепые рукава платья мешают Агате как следует разглядеть, что происходит на балконе, но она видит крыши маленьких домиков, а еще видит, что если она отпустит выступы барельефа, то приземлится как раз на перила, - вот только это страшно, как же страшно!..  Еще страшнее, чем идти, вцепившись в папину руку, вдоль улицы Повязок, еще страшнее, чем когда майстер Горанд своими огромными ручищами поднес к лицу одурманенной джирандой Агаты жуткий бур своей педальной машины... Тогда папа сказал ей: "Пой про себя, - пой про себя песню про утопшую луну. Пой по кругу, и все будет хорошо".

 

"Страх мой подобен утопшей луне:

вон он неверно мерцает на дне,

вон он зовет меня стать глубиной,

рыбой на радость стать черной волной...

 

Страх мой подобен утопшей луне:

вон он неверно мерцает на дне,

вон он зовет меня стать глубиной,

рыбой на радость стать черной волной...

 

Страх мой подобен утопшей луне:

вон он неверно мерцает на дне,

вон он зовет меня стать глубиной,

рыбой на радость стать черной волной..."

 

Злость черной волной поднимается в Агате. Пройти все это, все это, - и глупо висеть на барельефе, как высохший водяной енот на свае моста! "Ну уж нет", - думает Агата, - "ну уж нет!.."

 

Документ второй, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Оэ, дневным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

Сердце Агаты колотится, коленки ужасно болят, но сильнее всего у нее болят ладони, - Агата здорово шлепнулась ими о каменное ограждение балкона. Сверху ей казалось, что каменные перила гигантского балкона очень узкие, а сейчас она видит, что если бы они с Лорой по-прежнему были подругами, они отлично могли бы станцевать на этих перилах "пен-перикл", - очень нежный и медленный парный танец, который танцуют только женщины, единственное, что понравилось Агате у весельчаков. При мысли, что теперь ей надо каким-то образом вскарабкаться назад по барельефу и прорваться из Венискайла обратно на кухню к весельчакам, Агату пробирает дрожь. Несчастные дети-солдаты, и ужасный Веселый Майстер Гобрих, и бедная Ласка, которая, конечно, не сможет ее спасти, - все это встает у Агаты перед глазами. Нет, прорываться через весельчаков еще раз - это безумие. Агата вскидывает голову и понимает, что на прекрасный барельеф из пунцового камня-кровянки она не сможет взобраться, даже если захочет, особенно сейчас, когда у нее так саднит ладони и так ноют коленки, да и сердце колотится от страха и усталости. "Но ведь пятый этаж был так близок!" - с горечью думает Агата. Есть еще, конечно, жуткие Худые ворота, -  да только час от часу не легче: во-первых, пойди найди их, когда сама едва понимаешь, где оказалась, во-вторых, это значило бы опять вернуться на второй этаж и все начинать сначала, а в-третьих, через Худые ворот никто еще не возвращался в Венисальт вот так, по своей воле. Но если оказалось, что Худые ворота - не единственный проход между Венискайлом и Венисальтом, то, может быть, есть еще двери?.. Должны быть еще двери, конечно, должны быть, и какие-то из них, может быть, ведут прямо на пятый этаж, может быть, какая-то из них приведет ее прямо в веселый город Мецуим, - вот что думает Агата, - и она найдет эти двери, она обязательно найдет их, она даже знает, как, - ей просто нужна хорошая книжка, правильная книжка, вот и все. Дома она побежала бы в лавку слепого Лорио и все ему объяснила, и тут тоже должна быть книжная лавка или... или еще какое-то книжное место, - преступникам, ссылаемым в Венисальт, разрешается взять с собой всего один рюкзак с вещами, но Агата не сомневается, что люди берут с собой книги, - значит, где-то же они ими меняются или где-то их хранят?

 

Преступники! До Агаты вдруг доходит, где она оказалась. Убийцы, и воры, и торговцы икрой ундов, и похитители детей, и нарядные попрошайки с добрыми глазами, которые предлагают тебе написать свое имя на записке с золоченными краями, - "на счастье", - а потом сжигают ее и проглатывают пепел, и смотрят на тебя так, что ты счастлив подать им монетку, а дома выясняется, что у тебя пропал кошелек, - вот так счастье! А еще - те, кто сговаривался против дуче, и те, кто сочиняет стишки и непристойные песни про его жену и дочь, и... и... "И габетисса, ундеррита, Девочка, Развязавшая Войну", - говорит вдруг противный голосок у Агаты в голове. - "Здесь самое место для такой девочки, разве нет?" Агата ненавидит этот голос, вечно лезущий не вовремя, она трясет головой, сейчас ей не до него. Ей надо понять, как попасть в книжную лавку, вот что. И еще ей надо переодеться, - не разгуливать же по Венисальту в нелепом бальном платье "Изапунты"! И еще... Еще Агате очень, очень надо поесть. И поспать, - вдруг думает Агата. Ох, как же ей хочется спать - или хотя бы просто прилечь! Вот только спать ей, конечно, нельзя, совсем нельзя. Смотреть вправо Агата просто боится, и она смотрит влево, - туда, где на балконе жмутся друг к другу два маленьких домика, разделенных небольшим огородом. От края перил вниз ведет небольшая веревочная лестница, - Агата только теперь замечает, что странный клекот и хлопанье маленьких крыльев доносятся из стоящей неподалеку огромной клетки с птицами, которых она раньше никогда не видела: они очень красивы, эти толстые небольшие птицы, головы у них круглые, глаза темные, сами они серые, лапы у них - розовые, а перья переливаются темно-радужным. К жердочкам, поднимающимся от пола до потолка клетки, привязаны мешочки с семенами, и Агата вдруг понимает, что готова от голода начать жевать эти семена. Постанывая от боли в ладонях и коленках, Агата подползает к шаткой веревочной лестнице и хватается за первую перекладину. Была-не была! Медленно, с ухающим сердцем, Агата начинает спускаться.

 

Цап! Кто-то хватает Агату поперек живота, стаскивает с лестницы, держит крепко-накрепко, как Агата ни пытается брыкаться, повторяет: "Ах ты маленькая зараза! Отдай голубя, воровка! Отдай, негодяйка!" - и пытается шарить по карманам Агатиного платья. "Не знаю я никакого голубя!" - кричит Агата, - "А ну пустите меня!", - но крепкие руки все шарят и шарят по ее испачканной пышной юбке, и в конце концов разъяренная Агата изо всех сил кусает чье-то плечо, обтянутое рукавом старого синего свитера. Человек, наконец, выпускает ее и принимается страшно ругаться, а обессиленная Агата падает наземь и пытается перевести дух.

-- Отдавай голубя, маленькая мерзавка! - шипит этот человек и начинает надвигаться на Агату, потрясая кулаком и держась за укушенное плечо.

Агата вскакивает на ноги.

-- Да что вам от меня надо? - кричит она сквозь подступающие слезы ярости.

-- Ты что хочешь сказать, ты не наворовала у меня голубей? - вдруг удивленно спрашивает человек.

-- Да что такое "голуби", объясните мне, наконец! - кричит Агата и вдруг соображает, что этот человек, наверное, думает, будто она собиралась украсть у него этих толстых красивых птиц, - совершенно непонятно, зачем.

-- Не трогала я ваших птиц! - заявляет Агата и топает ногой.

-- Ну, не трогала, так собиралась трогать, - говорит человек. На синем свитере у него красной краской грубо написано "ОРДЕРРО", и вид у него очень угрожающий, - Агате хозяин голубей совсем, совсем не нравится. - Значит, ты просто лезла не вниз, а вверх.

Вдруг у Агаты совершенно кончаются силы. Она больше не может ни спорить, ни защищаться, ни даже плакать: она просто садится наземь, кладет руки на колени и опускает голову.

 

Потоптавшись  рядом, человек в синем свитере садится рядом с Агатой.

-- Давай-ка разберемся, - говорит он. - Голубей ты раньше никогда не видела, - это мне понятно, - а оголодала так, что готова была парочку украсть и съесть. И платье на тебе хоть и дурацкое, но добротное. А кроме того, сейчас июнь. Что, девочка, признавайся: ты была попрошайкой в большой банде, да? И тебя поймали как раз в мае, и арестовали, и выгнали в Венисальт прямо в этом ужасном платье, не дали даже переодеться, - значит, своего босса ты не выдала, так? Несладкая у тебя жизнь была, а?

 

Глаза у Агаты слипаются, от голода ее тошнит, она не может даже понять, чего хочет больше - спать или есть, и ей совершенно все равно, за кого ее принимает этот человек, - пусть бы и за бессовестную попрошайку.

-- Непонятно только, как ты оказалась так далеко от Худых ворот, - с сомнением говорит человек в синем свитере. - Небось, доверилась кому-то, кто таскал тебя за собой и заставлял воровать? Небось, он тебя и за голубями отправил? Ох, девочка, девочка...

-- Мне нужно выбираться отсюда, - через силу говорит Агата.

-- Он тебя где-то ждет, да? - спрашивает человек в синем свитере и, подумав, со вздохом добавляет: - Ладно, малышка, это все позади. Пойдем-ка, вставай.

-- Нет, - говорит Агата, - мне нужно выбираться отсюда. Туда, назад. В Венискайл. У меня там мама и папа. Мне нужно...

-- Бедный ребенок, - говорит человек в синем свитере и гладит Агату по плечу. - Прости, малышка, но ты же знаешь: в Худые ворота проходят только один раз.

-- Есть еще выход, - вяло говорит Агата. - Не только Худые ворота. Мне надо найти...

-- Что? - резко говорит человек в синем свитере и обеими руками разворачивает Агату к себе. - Это кто тебе наговорил?

-- Никто, - испуганно говорит Агата. - Я...

Человек в синем свитере внимательно вглядывается в ее глаза, держит, не отпускает. Агата закрывает глаза и молчит, чувствуя, что она заснет сейчас, прямо сейчас.

-- Никогда, слышишь, никогда, девочка, не повторяй больше эту глупость! - говорит человек с надписью "ордерро" на груди. - Я не знаю, где ты это услышала, да только выбрось-ка поскорее это из головы! А теперь вставай и пойдем, давай-давай, потихоньку.

 

Очень медленно Агата поднимается на ноги, и ордерро Шейсон ведет ее, приобняв, в маленький неказистый домик, сложенный из старых потрескавшихся камней, - в маленький неказистый домик с наличниками из костей муриоша.

 

Документ третий, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Лэ, дневным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

Агата кашляет и сдергивает с лица треугольную повязку из серого платка, которая только мешает дышать, а от костяной пыли совершенно не помогает. Агате кажется, что эта пыль не просто облепила ее язык и забилась в горло, но даже лежит кучками в ушах, - подойди Агата к зеркалу, наверняка выяснилось бы, что от костяной пыли у нее белые ресницы, да и брови тоже белые. Правда, следует признаться, что результат собственной работы Агате очень нравится: от полировки вилка стала из тусклой и неприглядной такой блестящей, а кость муриоша, натертая до блеска, оказывается, выглядит почти прозрачной. Но эта ужасная пыль! При мысли, что ей придется каждый день с утра до вечера полировать ножи, ложки и вилки, которые вырезает из костей муриоша Джина, жена ордерро Шейсона, Агата чуть не воет. А главное, – ей пока что совершенно непонятно, как искать книжную лавку: в ответ на ее вопросы Джина только хмыкает, а Инга, дочь ордерро Шейсона и Джины на два года старше Агаты, уже спала, когда вчера Агата рухнула рядом с ней на тоненький матрас, - а когда утром Агата проснулась, Джинна уже давно ушла наверх, и ее охотничий рюкзак с веревками и когтистыми перчатками, как и ее маленький арбалет, больше не стояли возле кровати. Конечно, Агате бы ничего не стоило сбежать и отправиться на поиски книжной лавки самой – вот только как? Когда рано-рано утром ордерро Шейсон ушел следить за порядком в своем районе, Джина растолкала Агату и, едва дав умыться из кувшина и вытереться грубым серым полотенцем, послала во двор – развешивать такое же грубое серое белье. Тогда-то Агата запрокинула голову и впервые окончательно поняла, что весь Венисальт с его огромными разномастными балконами и террасами – это переплетение шатких стремянок и веревочных лесенок, канатов, по которым тут и там быстро карабкались люди с рюкзаками за спиной и узлами на головах, шатающихся подвесных мостов, на которые и ступить-то было страшно, и больших и малых подъемников с веревками, пропущенными через множество круглых блоков. «Не застревай!» - крикнула из кухни Джина, и растерянная, раздосадованная Агата вернулась в домик, где уже горел в печи черный огонь с зелеными всполохами и Джина разделывала на большом деревянном столе принесенного Ингой со вчерашней охоты козленка муриоша: глаза козлят, которыми можно разжигать огонь, Джина отполирует, а из костей сделает им рукоятки, а еще – столовые приборы, швейные иглы и булавки для волос;  сердце, кровь и почки козлят Джина завернет в пропитанную жиром бумагу, и все это продаст на рынке. Агате же надо тереть костяные приборы шершавым клубнем серебрянки, пока они не станут гладкими и блестящими, и, кашляя от пыли и задыхаясь, Агата, тем не менее, очень, очень старается, потому что у нее есть план.  

 

Дело в том, что Агата углядела кое-что в углу кухни, там, где у Джины стоит маленький, явно кое-как сколоченный ею самою шкафчик с солью, и перцем, и помятыми кастрюлями, и банкой сушеных побегов усильника, взвар из которых Джина пьет с самого утра, не переставая: книжки! Целых две книжки! Правда, судя по написанному на их корешках, никакой пользы от содержания этих книжек Агате явно не будет: одна называется «Совершенно честная книга о том, как готовить лучшие и наиболее дешевые блюда на всю семью», а вторая - «Еще одна совершенно честная книга о том, как готовить лучшие и наиболее дешевые блюда на всю семью». Но вот какая штука: Агата отлично помнит, что внутри задней обложки всех книг слепого Лорио стоял большой и очень красивый оттиск, который Лорио наносил на книги, прижимая резную печать к пропитанной чернилами тряпочке в специальной плоской коробке: на оттиске красовался его кот, сидящий прямо на том месте, где располагалась лавка, в перекрестье стра’ Стеволо и улицы Святой Алексы (покровительницы бессонных, фантазеров, печатников, тех, у кого сломаны конечности, вымышленных существ и сердцеедов). Вот чем было клеймо слепого Лорио: маленькой картой, помогающей отыскать его лавку, - и теперь Агата очень надеялась, что и в дурацких бесполезных книгах Джины тоже есть какое-то такое клеймо. Тогда Агата узнает хотя бы название книжной лавки и улицу, на которой она стоит, а дальше… Дальше надо будет уговорить Джину взять Агату с собой на рынок, - ведь Агата такая хорошая помощница, неужели и на рынке ей не найдется дела? Ну, а рынок – это сердце города, оттуда уж Агата найдет, как добраться до лавки. От воспоминания о родном ма’Риальто с его страшным гамом, и огромными рыбами, и морским запахом, и о лабиринте крошечных улочек, разбегающихся веером от рынка и таких знакомых Агате по их с Торсоном тайным вылазкам в город, сердце Агаты вдруг пропускает удар. Торсон. Агате нельзя думать о Торсоне. Агате нужно полировать, полировать, полировать клубнем серебрянки вот эту костяную ложку, Агате нужно доказать Джине, что она самая послушная, самая полезная девочка на свете, а еще Агате нужно улучить свободную минутку, одну свободную минутку, и…

 

Внезапно нож, которым Джина разделывает козленка, с грохотом валится у нее из рук. «Вон! Вон! А ну вон!!..» - кричит Джина страшным голосом. Страшно перепуганная Агата смотрит туда же, куда и Джина, - и взвизгивает: огромный крылан висит на переплете распахнутого окна, крылан размером с порядочную кошку, и внимательно смотрит на Джину. Что-то не так с этим крыланом, и его размер тут совершенно ни при чем; он разводит крылья – и зеленоватое марево за окном становится ярко-зеленым: тело у крылана малахитовое, а перепонки крыльев – изумрудного прекрасного цвета, и не будь он сам таким жутким – Агата бы, пожалуй, восхитилась такой красотой. Нет, проблема в другом: на секунду Агате кажется, что лицо у этого крылана какое-то… человеческое, что крылан похож на пожилого мужчину с морщинами вокруг глаз и большими одутловатыми щеками.

- Вон, вон, вон, - кричит Джина и хватается за нож.

Жуткое существо в окне прикрывает глаза, взмахивает крыльями и взмывает вверх. Джина тяжело опускается на табуретку.

- Что… что это было? – задыхаясь, спрашивает Агата.

Джина молчит, и тогда Агата не выдерживает:

- Ну скажите вы мне хоть полслова! – сердито говорит она. – Не врите, вот и проблемы не будет!

Джина раздраженно смотрит на Агату, и вдруг Агата понимает, что Джина может запросто выгнать ее из дома, - интересно, куда она тогда денется? Пойдет попрошайничать, в самом деле? Сердце Агаты екает, но Джина, уставившись на разложенное посреди стола мясо, вдруг медленно говорит:

- Ресто. Это был ресто.

- Это был что? – не понимает Агата.

Осторожно подбирая слова, Джина говорит:

- Это было то, что остается от человека, когда его сердце перестает биться в Венисальте.

- От любого? – потрясенно спрашивает Агата.

Джина кивает.

- Зачем он прилетал? – спрашивает Агата.

- Поговорить, - отвечает Джина тихо. – Твои ресто всегда хотят с тобой поговорить.

Агата вспоминает капо альто Оррена и вдруг представляет себе, что тот приходит к ней поговорить, - да еще и не просто приходит, а прилетает в виде огромного малахитового крылана с лицом капо альто Оррена. Агату передергивает. И ведь наверняка Оррену было бы, что сказать Агате, вот только хочет ли она это слышать?

- А про что они хотят поговорить? – сдавленно спрашивает она.  

- Ты и сама большая любительница болтать языком, я вижу, - отвечает Джина резко. – Ни о чем хорошем, уж поверь мне. Да и не получится у тебя с ними поговорить, дурочка.

- Почему? – спрашивает Агата изумленно.

- Потому что ресто всегда лгут, - отвечает Джина, снова принимаясь за работу. - Не говорят ни единого слова правды. Никогда. А если ты задашь еще вопрос, то будешь полировать ложки до самой ночи и останешься без ужина.

 

Останешься без ужина! Агата взбешена: как можно оставить человека без еды в качестве наказания, что это за свинство такое? А главное – за что? Что же это, по мнению Джины, Агата должна жить тут дура-дурой и ничего не понимать? Ладно, не так уж и важно, что там Джина себе воображает, - в ярости думает Агата, - еще немножко – и меня тут не будет, лишь бы сработал план, - а для этого Агате надо прикидываться очень хорошей девочкой. Агата улыбается Джине и начинает с яростью тереть костяную ложку клубнем серебрянки, стараясь не расчихаться от пыли. Ну же, Джина, ну же, ну же… Слава тебе, Господи, - Джина закончила разделывать тушку и вдруг обнаружила, что у нее кончилась пропитанная жиром бумага для заворачивания мяса. Удивительно – еще вчера была, лежала в шкафчике рядом с книгами, а теперь ее нет! Агата посмеивается про себя: теперь эта бумага – просто пепел в печке; ей хватило секунды, чтобы сжечь всю стопку, пока Джина выходила проверить, не несет ли ветер песок на свежевыстиранное белье.

 

Раздосадованная Джина идет в чулан за домом, - искать там новую бумагу; Агата бросается к шкафчику и хватается за первую из двух книг.

 

Документ четвертый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Ги, ночным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

Инга утащила на себя все одеяло и спит, свернувшись клубком, - она ложится очень рано и встает засветло, - но Агате сейчас не до борьбы за одеяло: она все равно не собирается спать, ей надо подумать, и подумать как следует. В теплой серой пижаме из шерсти муриоша Агата плюхается на матрасик, закидывает руки за голову – и тут в дверь тихо стучат.

 

Сегодня ордерро Шейсон выглядит очень уставшим, - за ужином он рассказывал о драке торговцев шерстью у Душной лестницы, которую нескольким ордерро пришлось разнимать, и в результате ордерро Шейсон получил от одного из торговцев локтем в живот. Агата развесила было ушки в надежде понять что-нибудь про то, где находится эта самая Душная лестница, да так ничего и не поняла и только расстроилась. «Уйду я с этой работы», - грустно сказал ордерро Шейсон. «Осторожно», - сказала молчавшая до сих пор Джина, - «От клятвы до лжи один шаг». «И то правда», - смущенно сказал ордерро Шейсон, от греха подальше похлопал себя скрещенными руками по плечам и больше в этот вечер на всякий случай не говорил ничего. Вот и сейчас он молча стоит в дверях спальни девочек и держит на ладони какую-то коричневую конфетку. Нет, не конфетку, горько пахнущую пастилку, - она похожа на пастилки, которые жует папа Агаты, когда у него болит голова, только те посветлее и поменьше.

- Зачем это? – с удивлением спрашивает Агата.

- От бессонницы, - говорит ордерро Шейсон. – Всем надо. От зеленого воздуха здесь все страдают бессонницей.

Агата чуть не проговаривается, что она и не собирается спать, но вовремя спохватывается.

- Я очень устала, - говорит она, - я засну и так рано или поздно.

- Нельзя рисковать, Агата, - неожиданно говорит ордерро Шейсон. – Засыпать надо сразу. Ты не понимаешь.

Агата действительно не понимает, но вдруг соображает, что, несмотря на длинный, длинный день сна у нее и правда ни в одном глазу, - зато от ордерро Шейсона горько пахнет пастилкой и он смотрит на нее сонными-сонными глазами, едва держась на ногах.

- Да, конечно, - говорит Агата, беря пастилку с ладони ордерро Шейсона и кладя ее на язык.

Горечь оказывается такой ужасной, что Агата едва не выплевывает пастилку прямо ордерро Шейсону под ноги. «Терпи, терпи, терпи», - говорит себе Агата и с усилием делает вид, что жует, запихнув пастилку языком куда-то за щеку и старательно делая вид, будто жует.

- Спокойной ночи, Агата, - устало говорит ордерро Шейсон, - засыпай быстро, спи без помех, - и, наконец, уходит.

Агата стремительно выплевывает мерзкую пастилку и кидает ее под кровать. 

 

Клейма на книгах действительно нашлись, - вернее, нашлось клеймо на второй книге, на той, которая «Еще одна…», - вот только сперва это клеймо привело Агату в совершенное отчаяние: очень тщательно нарисованное, оно оказалось совершенно непонятным! На красивом, тщательно выполненном круглом рисунке были какие-то лесенки и стрелки, и опять канаты, и названия незнакомых террас и балконов, - и даже какие-то «барельеф с Невинным» и «выступ Мучеников», и от досады у Агаты сперва чуть голова не закружилась, - но она все вглядывалась и вглядывалась в круглое клеймо, и вдруг до нее дошло: маленький дом с книжкой на крыше стоит в самом углу скошенного прямоугольника с единственным известным ей названием! «Шаткий рынок» - это же именно то место, куда Джина носит продавать столовые приборы, и внутренности муриошей, и «глазники», и еще домашний творог из муриошьего молока. А поскольку Агата сегодня была в итоге очень хорошей, очень послушной, очень услужливой девочкой (и не осталась без ужина, и получила свою порцию голубиного рагу!), Джина, конечно, строго сказала ей, когда Агата с Ингой мыли и перетирали посуду после ужина, что завтра Агата должна будет помочь ей отнести все это на Шаткий рынок. «Умная девочка», - хвалит себя Агата, - «умная девочка с хорошим планом». Неловко, конечно, сбегать от Джины, хотя Джина и противная, да и ордерро Шайсон наверняка будет волноваться, но Агате надо думать не о них, а о маме и папе. Мама и папа… У Агаты, конечно, совсем нет денег, но завтра она объяснит хозяину книжной лавки, что ей не нужно ничего покупать, ей нужно только найти и посмотреть одну-единственную книгу, - книгу про двери, ведущие прочь из Венисальта, и желательно – сразу на пятый этаж. Она, конечно, помнит предостережение ордерро Шейсона («Никогда, слышишь, никогда, девочка, не повторяй больше эту глупость!..»), да только с хозяином книжной лавки, если судить по слепому Лорио, можно говорить обо всем на свете. Агата отлично помнит, как впервые пришла в лавку к Лорио, - ей было лет шесть или семь, и ее привела мама, сказав, что она впервые в жизни может сама выбрать себе книжки. Ох, чего только Агата тогда не набрала! Она копалась, наверное, час, носилась по всей лавке, пока мама беседовала с Лорио, и в результате весь прилавок был завален книжками: тут были и «Происшествие с неверным капо Пондо», и «Истории об Эвелине», и «Красочная книга для детей с похождениями хитрого лиса Тимоно, совершенно пристойная», и все шесть томов «Ундийских тайных рассказов», а главное – Агата притащила из дальнего-дальнего угла лавки, из стеклянного шкафчика, который непонятно как сумела открыть, совершенно роскошное издание  "Белой книги недостоверных историй" в переплете из кожи и с такими картинками, нарисованными цветной гуашью с золотом, что от них дух захватывало! «Господи, Агата!» - воскликнул Лорио, смеясь, когда мама объяснила ему, что Агата выбрала. Мама нежно подхватила книгу у Агаты из рук и отнесла обратно в шкафчик, а потом сказала: «Чтобы купить эту книгу, нам придется продать дом». Но и остальные натащенные Агатой книги стоили столько, что на них не хватило бы никаких денег, и тогда мама объяснила Агате, что мы не можем приобрести все, что хотим, - придется выбрать всего две книжки, самые желанные. От огорчения на глаза маленькой Агаты тогда навернулись слезы, - сказали «выбирай, что хочешь», а теперь, значит, так! Агата выбрала «Пондо» и «Лиса Тимоно» и все равно хлюпала носом всю дорогу, а когда пришла домой, обнаружила, что в свертке с книгами не два томика, а целых три: маленькие «Истории об Эвелине» оказались подарком от слепого Лорио, и мама сказала, что теперь у Агаты, кажется, есть друг на всю жизнь.    

 

Что-то все время постукивает, - что-то, что страшно раздражает Агату. Это ставня окна, - Агата забыла ее запереть, хотя Инга и взяла с нее клятву, что она обязательно сделает это перед сном. Оскальзываясь грубыми шерстяными носками на деревянном полу, Агата бежит к окну, запирает ставню, возвращается к кровати – и чуть не кричит от ужаса: что-то темное сидит у нее на подушке, что-то темное и большое, что-то с перепончатыми крыльями и со светлым пятном лица, которое кажется белым в слабом отблеске ночника, что-то… Агата пятится, ресто перепархивает за ней и садится на спинку кровати. Агата не хочет, не хочет, не хочет смотреть на него и изо всех сил зажмуривает глаза, но она уже знает, что это за лицо, она бы узнала это лицо везде, всегда. «Я заснула и мне снится кошмар, я заснула и мне снится кошмар», - шепчет Агата, - «Да, да», - шепчет ресто, и от неожиданности Агата распахивает глаза. Нет, она не спит, а ресто с любимым лицом, крошечным маминым лицом смотрит на нее из-под знакомой челки.

- Почему… почему ты здесь? – шепотом спрашивает Агата, задыхаясь.

- Потому что ты совсем не думала обо мне, - шепчет мамин ресто.

- Я не думала? – возмущенно шепчет Агата – и вдруг вспоминает, как голос Джины жестко произносил: «Ресто всегда лгут. Не говорят ни единого слова правды. Никогда».

Значит, ресто появляется, когда люди думают о тех, чьи сердца перестали биться в Венисальте, понимает Агата. И, конечно, сердце мамы перестало биться здесь, когда унды выпустили дезертиров из Венисальта, вот и… Ресто смотрит на Агату изумрудными глазами, - «А у мамы глаза прекрасные, карие», - вдруг думает Агата, и по щекам у нее начинают катиться слезы, и от стыда Агата быстро закрывает лицо рукавом пижамы. Мама… Как часто мама отводила глаза в последнее время, если Агата пыталась с ней заговорить! Отвечала весело и подробно, гладила Агату по голове, но смотрела куда-то вдаль словно думала о гораздо более важных вещах, чем какая-то там Агата…

- Мама, - сдавленно спрашивает Агата, - мама, ты все еще меня любишь?

- Нет, нет, нет, - шепчет ресто.

«Не говорят ни единого слова правды. Никогда.» Агата понимает, что «Нет, нет, нет» означает «Да, да, да!», но от боли сгибается пополам и начинает захлебываться рыданиями. Надо выгнать, выгнать прочь эту гадость, но у нее есть еще один вопрос, - вопрос, который Агата не может не задать, и Агата задает его прерывающимся голосом, задает, закрыв глаза ладонями:

- А папу?

- Как никогда раньше, - шепчет ресто.

Что это значит – «как никогда раньше»?! Что же это получится, если вывернуть его наизнанку? Просто «не люблю»? Или «люблю так же, как раньше»? Или… У Агаты нет сил разгадывать эту загадку, и она, забыв о спящей Инге, кричит:

- Я не понимаю!

- Ты не понимаешь, - шепчет ресто и кивает.

 

И тогда Агата подбегает к окну, распахивает его и кричит:

- Вон, вон, вон!..

Перепуганная Инга резко садится в кровати.

- Что случилось? – в ужасе спрашивает она, - Что случилось? – но Агата не замечает ее:

- Вон! – кричит Агата, - Вон, вон, вон!!..

Распахнув перепончатые крылья, ресто вылетает в раскрытое окно. Агата ныряет под кровать, находит среди грязи и пылит липкую коричневую пастилку, кое-как обтирает ее пальцами и сует себе в рот.

 

Документ пятый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом То, дневным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

За месяц или вроде того до войны Агата напросилась с папой на рынок ма’Риальто под предлогом помочь ему нести домой свежих креветок. Папа, конечно, раскусил Агату: дело было вовсе не в креветках, а в том, что в лавке торговца креветками и прочими водяными обитателями продавались прыгучие мячики с чертиком Тинторинто: внутри у чертика был гибкий спинной хрящик морского енота, - скок-поскок, скок-поскок. Был выходной день, и толпа толкающегося, галдящего, торгующегося народу немедленно подхватила Агату: секунда – и она перестала видеть папу, а папа – ее. Агата совершенно не испугалась: подумаешь, рынок! Они с Торсоном бывали здесь во время своих вылазок тысячу раз, - осенью покупали у разносчиков в черных шапочках стаканчики с яблоками в меду, зимой пили горячий мед с крошечными бутербродами из соленой рыбы-зеленки, а летом  смотрели на бои палочников: подносы коробейников были разукрашены, как крошечные театры, а на палочниках были махонькие плащи с гербами. Но папа-то этого не знал! Ох, как он испугался! Оказывается, в поисках Агаты он метался по всему рынку, кричал ее имя, позвал на помощь дучеле, и те нашли Агату в лавке старьевщика, - у нее не было денег, но она пыталась выпросить у старьевщика заводную куколку-танцовщицу с двумя лицами. Агата тогда постаралась объяснить папе, что ему нечего было беспокоиться, что она бы прекрасно нашла дорогу домой, - вот только папе эта идея совершенно не нравилась. Но сегодня – сегодня совсем другое дело: сегодня Агата старается держаться как можно ближе к Джине, чуть ли не локтем касаться в каждый момент ее грубого шерстяного пальто, - поскольку отлично понимает, что без Джины не выберется из этого безумного места ни-ког-да.

 

Господи, да по сравнению с Подвесным рынком родной Агатин ма’Риальто – просто тихая  захолустная лавочка! Во-первых, больше всего на свете Агата боится, что разойдутся древние, явно много раз чиненные швы, соединяющие гигантские куски толстенной ткани, - из нее сделан пол рынка, растянутый сотнями канатов между террасой Слабых и Треснувшим Балконом. Во-вторых, народу тут столько, что Агата с Джиной еле проталкиваются сквозь толпу, а вся толпа серая, серая, серая, потому что одежду вяжут и ткут из некрашеной муриошевой шерсти, то потемней, то посветлей, - но все равно серой, и пальто Джины почти не отличается от всех других пальто и свитеров, шалей и накидок. А в-третьих, у крошечных лавок, сложенных из дерева, осколков камня и костей муриоша, почти нет вывесок: кому надо, тот знает, куда идти. Агате очень-очень надо, но как понять, в каком из углов рынка стоит книжная лавка и где тут вообще угол? Проще всего было бы сбежать от Джины прямо сейчас, добраться до конца подвесного пола и обойти его от угла до угла, по краю, сколько бы времени это ни заняло, но Агату мучит совесть: у нее полон рюкзак костяных ложек, вилок, ножей, булавок для волос и прочего товара, а Джина с ордерро Шейсоном пожалели ее и позаботились о ней… «Стоп», - вдруг говорит Джина, - и они останавливаются перед неказистой лавчонкой, в стенах которой и камней-то почти нет, - одни деревяшки да кости. Джина со скрипом отпирает маленькую дверцу и они протискиваются внутрь, - тут в полутьме разложен Джинин товар. В лавке очень чисто, и будь это любой другой день, Агата восхитилась бы тем, как аккуратно и ловко здесь все устроено, но сейчас у нее еле хватает терпения дождаться, пока Джина вытащит все принесенное у нее из рюкзака. Как только Джина отворачивается и принимается раскладывать товар на прилавке, Агата осторожно подбирает с пола рюкзак и начинает тихо-тихо пятиться к двери.

- Куда это ты? – заметив ее, удивленно спрашивает Джина. – Давай-ка займись вилками и ножами, а я примусь за булавки, - они сами себя не разложат.

- Простите меня, - тихо говорит Агата.

- Чего это ты? – подозрительно спрашивает Джина, но Агата уже выскакивает за дверь, успевая только крикнуть напоследок:

- Простите меня! Пожалуйста-пожалуйста, простите меня и спасибо вам! Спасибо вам огромное за все!..

 

Агата бежит и бежит, проталкиваясь сквозь толпу, а края рынка все не видно. Обиднее всего, что Агата даже не знает, бежит она в сторону книжной лавки – или от нее. Можно было бы, конечно, просто спросить, где тут книжная лавка, но рынок полон ордерро, - вдруг им не понравится, что маленькая девочка бродит по рынку одна? Наконец, Агата решается и подходит к старой-старой торговке вязаными носками, - она выглядит так, словно ей совершенно все равно, кто тут бродит и зачем.

- Вы не подскажете мне, где тут книжная лавка? – вежливо спрашивает Агата.

- Возле лавки древностей, - отвечает старуха едва слышно.

Лавка древностей! Раньше у Агаты от одних этих слов сердце бы замерло, но сейчас у нее другие задачи.

- А где лавка древностей? – осторожно спрашивает она.

- Возле лавки с игрушками, - шелестит старуха.

«Какое-то райское место!» - думает Агата, но ей не до игрушек.

- А где лавка с игрушками? – спрашивает она раздосадованно.

- Что-то ты много вопросов задаешь, девочка! – вдруг очень громко говорит старуха грудным голосом, и стоящий поблизости человек в синем свитере с красной надписью «ордерро» на груди резко оборачивается и смотрит на Агату.

- Эй! – говорит он, - Да ты девочка, которую приютил ордерро Шейсон! Что ты тут делаешь одна? А ну стой на месте, я отведу тебя домой!

И тогда Агата бросается бежать, - бежать со всех ног, и чертов ордерро несется за ней, расталкивая покупателей и торговцев. Пол рынка пружинит под ногами Агаты, она страшно боится попасть ногой в дырку какого-нибудь шва, и поэтому то подпрыгивает, то переходит на мелкую рысцу, рюкзак бьет ее по спине, но ордерро не отстает, и когда Агата видит перед собой маленькую дверь какой-то узкой лавчонки, она протискивается внутрь, проносится между забитых полок, влетает в темную заднюю каморку и забивается в дальний угол между двумя какими-то сундуками. Проходит секунда, и она слышит, как деревянный пол лавки начинает скрипеть под тяжелыми шагами ордерро.

- Мне кажется, сюда вбежала маленькая девчонка, - неуверенно говорит он.

- Никакой девчонки тут нет! – отвечает очень, очень ласковый голос, звучащий так, что Агате немедленно хочется выйти из укрытия и поговорить с этим человеком. «Он не может лгать!» - думает она, переводя дыхание, - «значит, он меня не видел. Может, мне удастся выбраться незамеченной».

- Куда же она делась? – раздосадованно говорит ордерро. – Что ж, простите, что побеспокоил, майстер Иг.

Пол снова скрипит, хлопает дверь лавки, Агата сидит тихо, как мышка, и вдруг очень ласковый голос говорит прямо у нее над головой:

- Вылезайте, моя дорогая девочка, вылезайте.   

 

Документ шестой, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Ги, ночным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

Агата видит только черные рабочие ботинки, подол длинного черного платья да концы свисающего почти до пола черного шарфа. Монах Святого Торсона! Медленно, медленно Агата вылезает на свет. Щурясь, она говорит монаху с изумлением:

- Вы солгали!

- И ничего ужасного не произошло, - с ласковой усмешкой говорит монах. – Впрочем, вряд ли, моя дорогая девочка, вы предпочли бы, чтобы я сказал правду.

- Спасибо вам большое, майстер… Иг? - смущенно говорит Агата, запинаясь на подлинном имени торговца.

Монах кивает и улыбается, и Агата, как ни странно, понимает, что перед ней очень честный человек и что ему можно довериться. Тогда она спрашивает:

- Майстер Иг, как мне попасть в книжную лавку? Мне очень, очень нужно.

- Куда? – удивленно переспрашивает монах.

- В книжную лавку, - повторяет Агата.

- Ну, раз тебе очень, очень нужно, я провожу тебя, - усмехается монах и идет прочь из каморки. Агата следует за ним в узкую, темную лавочку, оглядывается – и вдруг понимает, что та вся набита книгами!

- Ох! – вырывается у Агаты.

- Устраивает? – смеется майстер Иг.

Агата бросается к полкам. Ох, чего тут только нет! И «Совершенно честные рекомендации, как сажать и выращивать серую капусту», и «Подлинные инструкции по разведению мясистых голубей», и «Лучший и самый искренний советчик в деле окрашивания монашеской одежды в черный цвет», и… Агата роется и роется в книгах, поднимается по маленьким стремянкам все выше и выше, - и вдруг кричит от ужаса: что-то тяжелое планирует ей на спину, она машет руками, стремянка шатается, Агата начинает падать назад, и если бы майстер Иг вовремя не подхватил ее – она бы наверняка свернула себе шею. С колотящимся сердце Агата смотрит вверх – и видит, что под высоким потолком книжной лавки светятся десятки изумрудных огоньков. Агата передергивается. Ресто!

- По… почему их так много? – спрашивает она с колотящимся сердцем.

Секунду майстер Иг молчит, а потом легко отвечает:

- Ах, по работе мне доводится говорить со столькими людьми, моя дорогая девочка! Вот они и находят меня… потом. Им есть, о чем побеседовать со мной.

- И вы не боитесь, что от них… - осторожно начинает Агата.

- …можно сойти с ума, ты хочешь сказать? – подхватывает майстер Иг. – Нет, моя дорогая девочка. Я не так уж легко схожу с ума, - да и ты, кажется, тоже, - и майстер Иг смеется.

Тогда Агата очень серьезно говорит:

- Майстер Иг, мне очень нужна книжка, а я ее не нахожу. Мне нужна книжка о том, как найти другие двери в Венискайл. Не Худые ворота, а другие. Вы же понимаете?

Внезапно майстер Иг перестает улыбаться и смотрит на Агату очень серьезно.

- Моя дорогая девочка, - говорит он, - кто наболтал тебе про другие двери?

- Никто, - раздосадованно говорит Агата. – Никто ничего мне не наболтал. Я сама попала сюда через такую дверь, понимаете? Я была на четвертом этаже у весельчаков, и там попала на кухню, и на кухне были поварята с ножами, а я искала золотую дверь, но вместо нее…

- Моя дорогая девочка, - печально перебивает ее майстер Иг, - у меня нет нужной тебе книги.

- А где есть? – упавшим голосом спрашивает Агата.

-  В Библиотеке моего ордена, - с грустью в голосе отвечает майстер Иг и гладит Агату по голове.     

- А мне ее дадут почитать? – обеспокоенно спрашивает Агата. 

Майстер Иг молчит и смотрит в потолок, туда, где, мигая огоньками, светятся глаза ресто.

«Ну же!» - думает Агата.

- Пожалуйста, скажите мне, как туда попасть! – жалобно говорит она.

- Выйдешь из лавки – сверни направо, потом еще раз направо, а дальше спрашивай дорогу у любого монаха моего ордена, они помогут тебе попасть туда, куда надо, - говорит майстер Иг. Теперь он словно бы едва замечает Агату.   

- А они не соврут мне? – настороженно спрашивает она.

- Моя дорогая девочка, - сухо говорит майстер Иг, - я очень особенный монах. Остальные братья моего ордена всегда, всегда говорят правду. И когда огни будут спрашивать тебя, зачем ты хочешь попасть в Библиотеку ордена Святого Торсона, говори правду и ты.

 

Какой же это оказался замечательный совет и какими добрыми людьми оказались черные братья! Агату почти передавали с рук на руки, когда она говорила, что брат Иг сказал ей идти искать книгу о дверях, ведущих в Венискайл, в Библиотеке ордена. Ей указывали путь, ей называли ориентиры, ее провожали, - словом, монахи помогали ей, как могли. Последний из тех, у кого она спросила дорогу, просто сказал ей, внимательно на нее посмотрев:

- Ты совсем близко, а дело у тебя важное, бедняжка. Давай-ка я отведу тебя сам.  

Это был очень толстый человек, идти ему было тяжело, но дошли они быстро: оказалось, что монастырь ордена святого Торсона стоит прямо за рынком, и Агата подивилась тому, как ловко монах перешел по канатному мосту, на котором она сама ойкала от ужаса, цепляясь обеими руками за шатающиеся натяжные перила.

- Совсем новенькая, да? – печально сказал монах.

- Да, - сказала Агата. – Мне поэтому и надо в Библиотеку, понимаете? Я прошла сюда через медную дверь, от весельчаков, из кухни, и теперь мне надо книгу про другие дери, ведущие в Венискайл. Понимаете?

Монах внимательно смотрит на Агату и печально говорит:

- О да, понимаю. Кажется, я понимаю. Что ж, девочка, мы пришли.

 

На секунду Агата не понимает, что значит – «пришли»: ей кажется, что перед нею просто гигантская груда камней. Но она хорошенько вглядывается в эту груду – и начинает видеть маленькие, как амбразуры, окошки, а когда монах стучит по одному из камней, самому светлому, несколько булыжников со скрежетом разъезжаются в стороны, и перед Агатой возникает узкий темный проход, из которого высовывается заспанное встревоженное лицо и шея, обмотанная черным шарфом.

- Да узрит Святой Торсон наши честные дела, - говорит монах, приведший Агату.

- Да будут они угодны ему, - откликается заспанный страж.

- Я привел девочку, которая ищет Библиотеку, брат Ак, - с грустью говорит толстый монах.

Брат Ак молчит и растерянно смотрит на Агату, а потом осторожно спрашивает:

- Ей точно нужно в Библиотеку?

- Ее послал брат Иг, - печально отвечает толстый монах. – Она ищет книгу про двери в Венискайл. Она говорит, что сама прошла в такую дверь.

Ни слова больше не говоря, брат Ак грубо берет Агасту за плечо и втаскивает внутрь. Под страшный скрежет булыжной двери Агата едва успевает крикнуть «Спасибо!» толстому монаху. Брат Ак очень ей не нравится. «Вот грубиян!» думает Агата, а противный монах уже спешит вперед, и Агата почти бежит следом, - коридор за коридором, ничего не успевая разглядеть в полутьме и только шарахаясь от лезущих под ноги монастырских кошек. От бесконечных поворотов у Агаты начинает кружиться голова. «Если Библиотека спрятана так глубоко, как в нее вообще люди попадают?» - раздраженно думает она и начинает подозревать, что противный брат Ак ее не понял.

- Мы идем в Библиотеку? – кричит она в спину монаху.

- О да, - откликается тот и прибавляет шагу. Агата переходит на трусцу, дыхание ее сбивается, она уже готова попросить передышки, - но тут монах резко останавливается, и Агата чуть не утыкается носом в его черное платье.

 

Они стоят у большого шкафа, монах открывает деревянные дверцы и что-то протягивает Агате. Это черное платье, черные рабочие ботинки и грубый зеленый шарф. Агата не понимает.

- Без этого в Библиотеку нельзя, - терпеливо говорит монах.

Агата раздраженно натягивает широкое платье поверх своих серых штанов и серой футболки, переобувается и кое-как наматывает длиннющий шарф на шею.

- Еще вот это, - говорит монах и протягивает ей маленькую статуэтку святого Торсона. Агата глядит на нее в полном недоумении, - такая статуэтка есть у Торсона, ее Торсона, конечно, но зачем она Агате?

- Положено, - говорит монах и стоит, не двигаясь, держа статуэтку на вытянутой ладони.

Агата берет статуэтку и сует в рюкзак. Долго еще это продлится?! И где, наконец, Библиотека?

 

Монах нажимает на маленький круглый камень в глухой стене, и стена вдруг начинает страшно скрипеть. Булыжники раздаются в стороны, и монах говорит Агате:

- Вперед.

Внезапно Агату охватывает странное, нехорошее чувство. «Чего это ты?» - изумленно говорит она себе. – «Монахи так тебе помогали! Что такое? Что плохого может случиться? Да ты просто трусиха! А ну давай! Страх мой подобен утопшей луне… Страх мой подобен утопшей луне… Страх мой подобен утопшей луне…»

Агата резко делает шаг вперед, еще шаг, еще шаг – и видит перед собой огромное помещение, и всюду, насколько хватает ее взгляда, - влево и вправо, вверх и вперед, - уходят гигантские стеллажи с книгами, книгами, книгами, и всюду люди в черных платьях и зеленых шарфах сидят за столами и что-то пишут, и перелистывают страницу за страницей. Агата уже готова броситься к стеллажам, но страшный скрежет заставляет ее в ужасе обернуться. Брат Ак исчез, а булыжники, закрывающие вход, медленно съезжаются вместе. Баммм! – и там, где только что был проход, теперь только корявая сплошная стена.

 

Агата принимается колотить в эту стену кулаками, но ничего не происходит.

- Он же вернется за мной? – растерянно спрашивает Агата. – Брат Ак же за мной вернется?

Сидящий за ближним столом человек в зеленом шарфе с голубиным пером в руке отрывается от работы и с жалостью смотрит на Агату.

- О да, - говорит этот человек, - он вернется. Брат Ак, и брат Со, и сестра Нэ, и сестра Ка, - они приходят по утрам, да только не затем, чтобы выпустить тебя, а зачем – тебе не понравится, зеленая сестра. Жалко тебя, такую маленькую, - ну да что поделаешь. Как тебя угораздило здесь оказаться? 

- Я просто искала книжку, - обессиленно говорит Агата, - я искала книжку про двери, ведущие наружу из Венискайла, и…

- Ах, две-е-е-ери… - тянет зеленый монах и грустно качает головой.

- Но почему… Почему он так поступил со мной? – спрашивает Агата, всхлипывая. – Все монахи были очень добры ко мне…

- Он тоже думает, что был добр к тебе, уж поверь, - говорит человек с пером, вздыхает и снова принимается за работу. - Монахи добры ко всем сумасшедшим, зеленая сестра.

 

Документ седьмой, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Оэ, дневным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

«То, каким почерком вы пишете, не имеет значения», - терпеливо говорит майстер Годдо, пока Агата старательно выводит заглавие очередной книги: «Странная история лукавой девы Аделины и ее негодной матери» крупными золотыми буквами. Почему-то Агате надо очень, очень спешить, но вот беда: стоит ей написать плоским и широким концом большого пера букву «м» в слове «матери», как эта буква «м» тут же исчезает. Агата водит пером по одному и тому же месту вновь, и вновь, и вновь, бумага начинает протираться, Агата в ужасе: в середине листа уже нарисована зеленым братом Юнасом такая потрясающая иллюстрация с лукавой девой Аделиной и двумя хитрыми габо, а она, Агата, вот-вот испортит лист! И тогда майстер Годдо наверняка превратится в черного брата Эм и как-нибудь накажет Агату, - например, заставит ее ставить оттиски на огромные кожаные переплеты книг, от чего даже у мускулистого зеленого брата Закарии так болят руки, что он стонет во сне. Все дети в колледжии могут написать букву «м» - но только не Агата; даже дурочка Нинна уже откладывает один лист и принимается за другой! К счастью, майстер Годдо пока не замечает мучений Агаты, он продолжает ходить между столами своих учеников и говорить: «…но если ваш почерк красив и радует глаз, как почерк Ульрика или Агаты, человек, к которому вы обращаетесь, будет чувствовать, что он прикасается к прекрасному не только мыслью, но и взглядом, и будет благодарен вам за письмо вдвойне. Как же жаль, что Агате всю жизнь придется писать исключительно слова без буквы «эм», «эм», «ЭМММММ»!!!...»

 

- Эмммм! Эммммм!! Эмммммммм!!! – кто-то жалобно повторяет и повторяет этот звук, тряся сонную Агату, и она вскакивает на своем жестком матрасике, брошенном прямо на пол среди других таких же матрасов. Тихий маленький человек с давно позеленевшими от здешнего воздуха глазами трясет ее за плечо и смущенно твердит: «Эммм, уже семь часов, Агата, эммм, прости меня, но пора вставать!» Семь часов! Агата вскакивает в ужасе. Семь часов - это поздно; она благодарна зеленому брату Често, командиру своей бригады, за то, что он дал ей поспать лишнюю четверть часа, но теперь до Главного Вопроса остается всего десять минут. Агата еле успевает натянуть кое-как привести себя в порядок, когда раздается страшный скрип, разносящийся по всей Библиотеке. Раздвигаются входные камни, и монахиня с черным шарфом на шее появляется в узком просвете двери, - сегодня это сестра Нэ, а за ее спиной видны несколько черных теней с алебардами.

 

- Доброе утро, зеленые братья мои, доброе утро, мои зеленые сестры! – ласково говорит она. – Да узрит Святой Торсон ваши честные дела, и да ниспошлет вам исцеление!

 

Сестра Нэ замолкает и ждет, и вся Библиотека нестройным гулким хором откликается:

- Да узрит Святой Торсон наши честные дела!

Агата молчит; она замечает, что брат Често тоже едва шевелит губами; этот симпатичный человек нравится ей все больше и больше.

Время идет, а сестра Нэ стоит, опустив голову, и молчит.

- Что происходит? – шепотом спрашивает растерянная Агата у брата Често.

- Она молится, - тихо-тихо отвечает тот. – Они всегда молятся про себя.

- Я пришла задать вам Главный Вопрос, - вдруг говорит сестра Нэ. – Готов ли кто-то сегодня покаяться в своих ложных измышлениях и предстать за них перед Высоким Судом?

В Библиотеке повисает мертвая тишина; «никто, никто, никто», - яростно думает Агата, - «уходи, уходи, уходи!..»

Внезапно откуда-то сзади доносится срывающийся голос:

- Я готова! Я, я, я! Я больше не могу! Дайте мне шанс выбраться отсюда, заберите меня! Я готова сознаться, я, я, я!!

 

Лицо сестры Нэ озаряется счастливой улыбкой.

- Выходи вперед, зеленая сестра, - говорит она, - выходи вперед и сознайся в своей лжи, и твоим страданиям придет конец.

Очень медленно, низко опустив голову, к монахине подходит высокая пожилая женщина. Монахиня ласково берет ее за подбородок и смотрит ей в глаза, а потом за плечи разворачивает женщину к стоящей перед ними толпе (Агата успела подсчитать, - здесь держат взаперти сто тридцать шесть человек!)

- Бедная, бедная, несчастная, - шепчет брат Често. 

- Повторяй за мной, зеленая сестра, - говорит монахиня торжественно, - повторяй за мной и преподай всем урок. «Я признаюсь в том, что…»

- Я признаюсь в том, что… - едва слышно говорит женщина.

- Громче! – требует монахиня.

- Я признаюсь в том, что… - громко говорит женщина, и из глаз ее начинают катиться слезы.

- «…я лгала, будто…» - продолжает монахиня торжественно.

- Я лгала, будто… - продолжает пожилая женщина.

- Ну же! – требует монахиня.

- …будто маленьких муриошей нельзя убивать! – говорит женщина неожиданно громко и внезапно сжимает кулаки. – Нельзя убивать тех, кто скоро будет думать, ходить, чувствовать совсем как мы! Нельзя, нельзя, нельзя! Я искала книгу, которая бы помогла мне объяснить это людям, книгу, которая бы…

- Хватит! – резко говорит сестра Нэ, беря женщину за руку. – Ты созналась в своей лжи, и это делает тебя достойной Высокого Cуда. Можешь не сомневаться, приговор будет честным. Да поможет Святой Торсон всем вам, чтобы вы последовали ее примеру! – говорит монахиня, обращаясь к зеленым братьям.

 

Скрипят камни – и двери в стене больше нет. В Библиотеке висит мертвая тишина.

 

Агата глотает слезы, и не, выдержав, смотрит в сторону Серых Стеллажей, - в ту сторону, куда почти никто старается не забредать даже в поисках самой желанной, самой редкой книги, в ту сторону, куда даже черные братья, появляющиеся несколько раз в день, чтобы забрать сделанные зелеными братьями копии «лживых книг», стараются не заходить без крайней надобности. Черные тени бродят, сидят, лежат на матрасах среди Серых Стеллажей, - черные тени в алых шарфах, то повязанных на голову, то превращенных в орденскую перевязь, а то обмотанных вокруг бедер, как пояс с длинными концами, волочащимися по полу, и среди черных теней летают, висят, ползают другие тени, - маленькие, зеленые, крылатые... Агату передергивает от ужаса. Все эти люди с красными шарфами рискнули – и все проиграли, всем им казалось, что они смогут признаться в своей «лжи» - и выбраться из этого ужасного, странного места, которое могло бы показаться Агате лучшим местом на свете (книги! книги! книги!), если бы… Если бы оно не было таким чудовищным. Бедные, бедные алые братья! Все они надеялись, что выдержат приговор Высокого Суда: всего двадцать, тридцать, сорок дней без горьких, отвратительных пастилок сердцеведки, – и ты можешь идти прочь! Ты покаялся перед живыми, – теперь все, что тебе остается, это покаяться перед мертвыми: поговори со своими ресто двадцать, тридцать, сорок дней, – и ступай на свободу! Вот только…

 

В день, когда каменная дверь впервые со страшным скрипом сошлась за Агатой, добрый брат Често взял ее, напуганную и несчастную, к себе в бригаду. Агате очень, очень повезло: она могла попасть к другому бригадиру, - например, к страшной зеленой сестре Марте, которая шипит на своих подчиненных, как змея, или к ласковому брату Сету, которого все боятся, как огня, потому что он своим нежным голосом говорит ужасные вещи. А зеленый брат Често сказал ей главное: «Ничто не вечно. Помни, Агата: ничто не вечно. Не вечны и эти стены». Он рассказал ей еще очень многое, без чего она, наверное, тут пропала бы, - и про то, что черные братья, похоже, искренне верят, что освобождают Венисальт от лжи; и про то, что если проснешься ночью, лучше всего начать повторять про себя: «Не вечны и эти стены, не вечны и эти стены, не вечны и эти стены», чтобы не думать, о чем не надо, и заснуть поскорее; и про то, что в Библиотеке есть, похоже, хотя бы один экземпляр каждой книги, какая существует в Венисане, только найти что-нибудь очень, очень трудно: Библиотека огромна, и, кажется, даже черные братья толком не знают, что тут где находится.

   

- Плевать, - сердито сказала Агата, - мне нужна одна книга, всего одна книга, и я разыщу ее. Здесь же есть каталог? Не может же тут не быть каталога?

 

В библиотеке колледжии был прекрасный, толстенный каталог, который Агата с Торсоном обожали читать, - а Мелисса обожала сидеть и смотреть как они его читают (от одного этого воспоминания у Агаты сжалось сердце, и ей пришлось закашляться, чтобы брат Често ничего не заметил). Этот каталог библиотекарь майстер Жером заполнял аккуратным ровным почерком, - еще красивее, чем у самой Агаты, - и названия книг были так хороши, что Агате сразу хотелось прочесть все, все, все, - но мудрый майстер Жером выдавал книги только по одной, да еще и часто говорил: «Ты еще мала для этой книги, Агата, приходи через год», - или через два, или через три, чем доводил Агату до бешенства! Правда, время от времени ту же самую книгу удавалось найти в лавке слепого Лорио, а Лорио никогда не говорил Агате подобных глупостей, но что такое лавка Лорио оп сравнению с библиотекой колледжии! «Это же как библиотека колледжии по сравнению с Библиотекой ордена Святого Торсона!» - думает Агата, а брат Често усмехается и говорит:

- Каталог! Пойдем, я покажу тебе каталог этой библиотеки, Агата.

 

Они идут среди стеллажей, - красных, потом синих, потом лиловых, бежевых, зеленых, черных, белых, рыжих, у Агаты начинает кружиться голова, - и вдруг они оказываются перед маленьким возвышением, где лежит неказистая книга в толстенном железном переплете. На переплете висит огромный замок размером с хороший кулак, а замочная скважина у этого замка махонькая, едва различимая, - даже у маминой шкатулки с украшениями замочная скважина и то побольше.

- Понимаешь теперь? – спрашивает брат Често.

Агата не очень-то понимает.

- Но почему? – удвленно спрашивает она.

- Для нашего же блага, - усмехается зеленый брат Често. – Видишь ли, Агата, монахи и правда очень добры к нам. Они считают, что если мы найдем те книги, за которыми пришли, мы окончательно сойдем с ума.

- Но мы же не сошли с ума! – в ярости говорит Агата.

- Смотря кто, - печально говорит брат Често.

Агата смотрит на него растерянно.

- Не хочется мне тебя к ним вести, но надо, Агата, - говорит он, - пойдем-ка.

Снова стеллажи, - желтые и лазурные, бордовые и оранжевые; Агата вертит головой изо всех сил, пытаясь вглядываться в корешки, - а вдруг? – но брат Често идет быстро, и Агата бросает это занятие. «Потом», - говорит она себе, - «потом. Я обыщу каждый стеллаж, каждый, каждый, каждый, я…» Внезапно брат Често хватает ее за руку и замирает.

- Смотри, Агата, – говорит он, - смотри внимательно, а я тебе все объясню, - и Агата видит серые стеллажи, и сгорбленных, бормочущих, плачущих людей в красных шарфах и зеленые тени, десятки, сотни зеленых теней, и пятится назад, но брат Често крепко держит ее руку, и начинает тихо говорить, и с каждой его фразой Агате делается все хуже и хуже.

 

- Что же мне делать? – тихо спрашивает Агата, давясь слезами, когда он заканчивает.

- Копии «лживых книг», - печально говорит зеленый брат Често. – Мы все здесь делаем копии «лживых книг», роскошные, прекрасные копии. А потом монахи их уносят.

- Куда? Зачем? – спрашивает Агата удивленно.

- Этого я не знаю, - говорит брат Често. – Пойдем-ка, маленькая сестра, посмотрим на твой почерк. И запомни: чем меньше вопросов ты будешь задавать малознакомым людям, тем лучше.

 

Документ восьмой, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Лэ, дневным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

Правило номер один: читать нельзя. Если начать читать, - а читать Агате хочется всё, всё, абсолютно всё, от одной только “Книги странствий малого человека Ронсона по седьмому этажу, откуда он никогда не вернулся” у нее сердце замерло! – Агата в жизни не справится со своей задачей. Правило номер два: не забывать о поисках, которые ведет  брат Често. Агата с братом Често договорились, что если кому-то из них попадается книга, способная заинтересовать другого, они обязательно ее приносят, - вот только ни брату Често пока не попадалось ничего о дверях, ни Агате – ничего о том, что детей не надо держать в колледжиях: пусть растут с родителями, а учиться ходят только днем, по вечерам возвращаясь домой (эта дикая мысль не укладывается у Агаты в голове, но кто она такая, чтобы судить доброго и заботливого брата Често?) Правило номер три: плакать нельзя.

 

Чтобы выработать эти три правила, у Агаты ушло несколько тяжелых дней, но с правилами жить легче, чем без правил, - даже в этом страшном месте. Вечером, когда монахи приходят раздавать зеленым братьям горькие пастилки из сердцеведки и проверять, вытерта ли пыль со статуэток святого Торсона, отполированы ли до блеска их синие лазуритовые глаза и лежат ли под статуэтками голубоватые записки с Торсоновой молитвой, Агата теперь смотрит на монахов сухим взглядом, - и каждый раз в ее сердце загорается маленький огонек гордости. Брат Често ненавидит свою статуэтку, ненавидит полировать торсонит, становящийся за сутки серым, если не тереть его пальцами хотя бы полчаса, ненавидит писать каждый вечер Торсонову молитву (а старую монахи забирают с собой), - но если этого не делать, тебе не дадут пастилку, - нет уж, лучше как следует поухаживать за статуэткой, честное слово. А вот Агата, в отличие от брата Често, своего Святого Торсона очень любит (только не признается в этом, конечно, ни за что), и нетрудно догадаться, почему: на какого-то там чужого святого ей, конечно, наплевать, но вот его имя… Полчаса в день Агата разрешает себе тихо думать о Торсоне, о своем Торсоне, и когда она пишет Торсонову молитву, все слова в ней значат для Агаты совсем не то, что думают монахи. Жалко только, что торсонит обязательно надо полировать пальцами в угоду проклятым монахам: глаза у Торсона, у настоящего, Агатиного, Торсона, серые, Агате совсем не хочется делать их чужими, синими. А кроме того, каждый раз, когда Агата принимается тереть окончательно посеревший к вечеру торсонит подушечками больших пальцев, происходит нечто очень странное: какая-то мысль мелькает в сознании Агаты, - очень быстро, буквально на одну секунду, Агату обдает холодом, воздух становится по-утреннему ледяным, что-то тревожное, очень тревожное вот-вот случится, - что-то, чего Агата совершенно не хочет видеть, - и при этом как будто бы множество маленьких серых глаз смотрит на Агату одновременно… Еще миг, еще один миг – и Агата ухватит эту мысль, это мучительное переживание за хвост: это важно, это ужасно важно, вот сейчас, вот сейчас, вот сейчас… Нет. От разочарования Агата тихо стонет, сжав зубы, и сидящая на соседнем матрасе сестра Оттавия, медленно выводящая пятнистыми от красок пальцами Торсонову молитву на голубоватом клочке бумаги, выданном монахами, вздрагивает:       

- Господи, детка! – с тоской говорит она. – Мой муж стонет точно так же, когда закидывает свой плотницкий рюкзак на больную спину. Все бы я сейчас отдала, чтобы увидеть, как он это делает. Будь проклят тот день, когда мне пришла в голову идея, будто во избежание лжи надо не молчать, а как можно больше говорить друг с другом. А главное – именно с мужем я с первым и поделилась! А он, собака такая…

 

Агата не слушает сестру Оттавию, - она сидит, приоткрыв рот, глаза у нее широко распахнуты, в ушах звенит. Она видит, как летит снег, как в ужасе разбегаются от девочки, якобы больной «прекрасной лихорадкой», перепуганные капо у Худых ворот, и как лямки тяжеленного рюкзака ложатся на хрупкие мамины плечи; две статуэтки вываливаются из этого переполненного рюкзака к ногам Агаты, - разноглазый святой Лето и золотоглазая святопризванная дюкка Марианна. Но вот весь остальной рюкзак… Ровно секунду, всего одну секунду Агата смотрит внутрь – и видит тусклые серые отблески, десятки тусклых серых искорок. Одна на другой, одна под другой лежат в огромном мамином рюкзаке статуэтки Святого Торсона. Еще миг – и мама поцелует капо альто Оррена. Еще миг – и мама скроется за Худыми воротами, и Агата будет думать, что это навсегда, навсегда. «Правило номер три!» - в ярости говорит себе Агата, - «правило номер три!» - и со всей силы щиплет себя повыше колена, но от щипка слезы катятся из глаз только быстрее.

 

Ночи в Библиотеке Агата ненавидит еще больше, чем дни, - даже сквозь крепкий сон, который дает горькая сердцеведка, она, как ей кажется, слышит плач, и вздохи, и стенания алых братьев, бесконечно говорящих со своими ресто у серых стеллажей. Но сегодняшняя ночь обещает быть еще хуже всех предыдущих: коричневая пастилка зажата у Агаты в кулаке, тоненький матрас кажется еще жестче обычного, и пока Агата делает вид, что укладывается спать, она смотрит, как тоненькая и хрупкая сестра Мария медленно идет к серым стеллажам, пошатываясь от недосыпания. Каждую ночь Мария относит половинку пастилки своему несчастному возлюбленному Женно: он не выдержал жизни в Библиотеке, не выдержал ежедневной работы писца, признался в своей «лжи» и теперь медленно сходит с ума от бесконечных разговоров с ресто отца и лучшего друга. Если бы не Мария, он бы не спал никогда, а так он принимает две половинки пастилки через ночь и все еще неплохо держится, - вот только бедная Мария сама теперь похожа на тень, - Агата часто видит, как ресто ее сестры вьется над ее матрасиком. Агата быстро подходит к сестре Марии и протягивает ей пастилку. Растерянная Мария с благодарностью смотрит на Агату, но Агата резко сжимает кулак и говорит:

- Не ему. Вам. Договорились?

 

Мария медленно кивает, берет пастилку с Агатиной ладони, кладет ее в рот и вздыхает, поморщившись от горечи. Свет в Библиотеке гаснет. Осторожно, стараясь ни на кого не наступить, Агата пробирается к своему матрасу и садится, поджав под себя ноги. Она так устала за день от переписывания третьей из «Шестнадцати историй об ундах пера брата Доминика, чья ладья затонула», что заснула бы, может быть, и без сердцеведки, но спать она уж точно не собирается. Закрыв глаза, Агата начинает так: вот руки, - мамины руки, прекрасные мягкие руки с обручальным волосяным браслетом, который означал, что мама будет любить папу всегда, всегда, - и ее, Агату, тоже… Вот губы, - мамины губы, которые пели ей, Агате, колыбельные про детство святого Лето и про Мирро и Дирро, - от этой, второй, Агата начинала смеяться вместо того, чтобы засыпать… А вот глаза, мамины глаза, которые… Что-то задевает Агатину щеку, в ужасе Агата дергается: в темноте крылья ресто кажутся не зелеными, а серыми, а тельце – черным. Глаза ресто сверкают, и Агата зажмуривается: у нее нет сил смотреть в крошечное лицо мамы и знать, что это не мама, а только ее призрак, тень, маленькое чудовище, которое сейчас будет лгать, лгать, лгать, и из этой лжи Агате надо будет выцеплять кусочки правды. «Раньше начну – раньше закончу», - думает Агата, - а еще думает: «Правило номер три, правило номер три, правило номер три!» - и нарочно грубо говорит:

- Зачем ты притащила сюда статуэтки святого Торсона? Немедленно признавайся!

Ресто внимательно смотрит на Агату прекрасными мамиными глазами и тихо шепчет:

- Тебе совсем не нужно это знать.

«Ага!» - думает Агата.

- Давай, давай, не тяни, - хмуро говорит она.

- Я совсем не хотела помочь людям в Библиотеке, - шепчет ресто. – Среди них нет ни одного моего друга.

У Агаты голова начинает идти кругом от необходимости переворачивать каждую фразу ресто с ног на голову. Она бросается к ближайшему столу, хватает лист бумаги и карандаш и принимается быстро писать: «Мне нужно это знать. Она хотела помочь людям в Библиотеке. Здесь есть хотя бы один ее друг».

- При чем тут статуэтки? – спрашивает Агата сухо («Не обращай внимания на то, что это мамин голос, не обращай, не обращай, не обращай!..»)

- Каталогу не нужен ключ, каталог открывается легко, - шепчет ресто и старательно кивает головой.

«Это можно даже не записывать», - раздраженно думает Агата.

- В статуэтках спрятан ключ? – спрашивает она, поддавшись вперед. – Что мне надо сделать? Как его найти? Их надо разбить? Какую из них надо разбить? Как я ее узнаю?..

- Обязательно разбить, - шепчет ресто, кивая, как чертик Тинторинто, - обязательно разбить. 

«Разбить не поможет», - с разочарованием думает Агата, - «Что же мне делать? Не статуэткой же колотить по металлическому переплету…»

- Здесь очень холодно, - вдруг шепчет ресто, - очень, очень холодно.

- Какое мне дело до того, холодно тебе или нет, - рассеянно говорит Агата и вдруг спохватывается: на самом деле в Библиотеке всегда жарко, но монахи отказываются убавить огонь в пылающих черным каминах, из которых вылетают маленькие зеленые искорки: темперные краски, которыми работают иллюстраторы, любят тепло. Ресто, кажется, хочет, чтобы Агата обратила внимание на камины. Но зачем?

- Мне надо поднести статуэтку к камину? – спрашивает она осторожно.

- Нет, нет, ни в коем случае! – машет головой ресто.

Агата хватает свою статуэтку Святого Торсона и пробирается мимо матрасов со спящими братьями и сестрами. Ресто взлетает и садится ей на плечо. Огромный камин обдает Агату жаром – и она видит, как глаза статуэтки медленно становятся из серых ярко-синими. Так значит, дело все это время было в тепле, а не просто в прикосновении пальцев! Но почему монахи не говорили им, что можно не тереть глаза статуэток по полчаса, а просто подносить к камину? Какая глупость! А главное – что Агате теперь делать с этим знанием?

- Ну и что теперь? – раздраженно говорит Агата. – Ну будет мне легче ухаживать за статуэткой, я и другим расскажу. Но теперь-то что?

- Главное – не подноси к ним свечку, - шелестит ресто, - не подноси к ним свечку и не держи долго!

- Горазда ты голову морочить, - бурчит Агата. Свечку с ближайшего стола оказывается не так-то просто поджечь, - некоторое время Агата роется среди бумаг, перьев, кистей и красок в поисках спичек, - но, наконец, маленькое черное пламя вспыхивает на конце фитиля. Агата осторожно подносит свечу к левому глазу статуэтки. Из синего он становится аквамариновым, из аквамаринового - лазурным, и вдруг… И вдруг с торсонитом начинает твориться странное: он съеживается, становится кривым и твердым, и на глазах у Агаты вместо полированной бусины в глазнице статуэтки лежит что-то крошечное, изящное, с маленькой петелькой… Осторожно, боясь уронить, Агата двумя пальцами берет это что-то и подносит к глазам: это тонко сделанная металлическая лошадка с блестящим глазом и петелькой на спине.

- Совершенно удивительно! Больше не повторится! – шелестит ресто у Агаты над ухом.

Тогда Агата подносит горящую свечу ко второму глазу статуэтки. Минута – и у нее на ладони лежит другой амулетик, - маленькая металлическая звездочка с блестящей серединой. Вся Агатина статуэтка закапана воском, вместо глаз у нее теперь закопченные дыры, но Агате сейчас не до мыслей о том, что скажут черные братья во время проверки: амулеты прелестны, но что она должна с ними сделать? Зачем они ей?   

- Зачем они мне? – спрашивает Агата растерянно.

- Наши друзья никогда не додумались сделать слепок замка́, - вдруг шепчет ресто, - а мы в Венискайле никогда не сделали по нему ключ от каталога.

- Ну и дураки ваши дру… - раздосадованно начинает Агата – и вдруг замирает. Ресто смотрит на Агату, а Агата смотрит на ресто.

- Но как мне узнать… Как мне понять, которая? – спрашивает Агата шепотом.

- О, это совершенно очевидно, - печально шепчет ресто, - совершенно очевидно.  

 

Документ девятый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Ги, ночным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

Молчание становится таким давящим, что и без того тяжеленная голова Агаты сейчас, кажется, лопнет от напряжения.

- Кто это сделал? – спокойно повторяет брат Ги и обводит Библиотеку взглядом. Стоящие за его спиной монахи с алебардами выглядят так, будто готовы в следующую секунду арестовать всех зеленых братьев сразу, - и Агата не сомневается, что стоит брату Ги сделать одно движение рукой – и это произойдет.

Молчание. Никто не смотрит на брата Ги, никто не смотрит на гору статуэток с выжженными глазами, лежащую у его ног. Никто не смотрит друг на друга.

Тогда брат Ги поднимает с пола одну статуэтку и печально говорит:

- Мне больно; боль мою трудно описать. Я монах Ордена Святого Торсона; глаза Святого Торсона – мои глаза, и я выплачу свои глаза этой ночью сто тридцать шесть раз. Но кроме того, торсонит – необыкновенный материал, самый ценный материал Венисаны, только здесь, в Венисальте, мы, братья Святого Торсона, умеем… Нет, неважно. Тот, кто совершил этот ужасный поступок, не понимает, что он натворил. А главное… Впрочем, об этом мы поговорим с ним или с нею наедине. Итак, я должен спросить вас в последний раз: кто это сделал?

Молчание. У Агаты колотится сердце. «Сейчас он заметит, вот сейчас, вот сейчас», - думает она: рукава ее черного платья заляпаны воском от свеч, пальцы покраснели от ожогов, - в нетерпении Агата выхватывала из глазниц статуэток крошечные амулеты прежде, чем они успевали остыть, - на подоле появилось несколько дырочек там, куда падали искры. Но на нее, девчонку, брат Ги, кажется, даже не обращает внимания. «Уходи», - думает Агата, - «уходи, уходи, уходи», - но монах, конечно, никуда не уходит. Вместо этого он говорит:

- Я мог бы обыскать каждого из вас.

Сто тридцать пять пар глаз изумленно смотрят на брата Ги, не понимая, при чем тут обыск. Агата поспешно соображает, что ей тоже надо изобразить изумление. Монах внимательно вглядывается в лица зеленых братьев и говорит:

- Но я поступлю проще. Пока виновный не назовет себя, никто мне получит ни одной сонной пастилки. Ни одной. Ночь за ночью. И да узрит Святой Торсон наши честные дела.    

С этими словами монах поворачивается спиной к зеленым братьям и направляется к двери. Вздох ужаса повисает в воздухе.

 

О, как Агата надеялась сегодня ночью, что ей не придется идти к серым стеллажам, туда, где алые братья тенями ходят, лежат, раскачиваются в бесконечном бессонном мучении, туда, где их ресто, не переставая, шепчут им сводящую с ума ложь, из которой они пытаются выудить бесценную и такую хрупкую правду! Каждый новый амулет Агата крутила в пальцах так и сяк, надеясь разглядеть в нем хоть какое-то подобие ключа, но все, во что превращались в огне свечи глаза статуэток, - крошечная нагая женщина и искусно сделанные санки, домик под выгнутой крышей, прелестная обезьянка с открытым ртом, муриош с переплетенными рогами, - никак, ну никак не походило на ключ от книжного каталога. Отступать было некуда, - и вот Агата идет среди не замечающих ее черных призраков между серых стеллажей, и хватает статуэтки, и старается делать все быстро, быстро, быстро (корзинка с фруктами, изящная полураспустившаяся лилия, чашка, над которой поднимается пар, башмачок, острый крошечный ножик…), - но все равно она слышит и видит то, что слышит и видит. Например, на плече крупного, грузного мужчины, стоящего на коленях, уткнув лицо в свой алый шарф, сидит крошечный ресто с лицом прелестной маленькой девочки, и мужчина повторяет: «Но я же не мог иначе, не мог, не мог!», а ресто шепчет: «Мог, мог, мог!», и мужчина стонет, обливаясь слезами, и Агате делается так жутко, что у нее дрожат руки и одним ожогом на левом указательном пальце делается больше. А неподалеку от этого мужчины пожилой ресто вьется над головой молодой женщины, которая быстро ходит взад-вперед, обхватив себя руками, и шепчет ей: «Разлюби меня! Разлюби меня! Разлюби меня!...», и лицо у этой женщины такое, что слезы подступают к Агатиным глазам. И вот теперь Агата представляет себе, что все, все люди, стоящие сейчас рядом с ней, - и сестра Оттавия, и добрая хрупкая Мария, и переплетчик брат Заккария, и брат Веро, который подменяет Агату, когда от постоянного переписывания у нее начинает сводить пальцы, и брат Често, прекрасный, добрый брат Често, - все они уже этой ночью…

 

Нет. «Страх мой подобен утопшей луне», - говорит себе Агата. – «Страх мой подобен утопшей луне. Страх мой подобен утопшей луне», - и делает шаг вперед, когда вдруг знакомый мягкий голос громко говорит прямо у нее над ухом:

- Это сделал я.

В изумлении Агата оборачивается. Брат Често начинает пробираться вперед сквозь толпу, повторяя:

- Пропустите меня, пожалуйста… Это сделал я. Это сделал я. Пропустите, пожалуйста, меня…

Агата хватает брата Често за локоть. Он ласково смотрит на ее заляпанный воском рукав, и Агата, покраснев, быстро прячет руку за спину. Брат Често улыбается.

- Все хорошо, Агата, - тихо говорят он.

- Но ведь они осудят вас! – шепчет Агата. – И вы будете… Там, среди серых стеллажей…

- Это ничего, - улыбается брат Често. – Не такая уж плохая идея – поговорить со своими мертвыми. Тот, кто много говорит со своими мертвыми, становится или безумцем, или поэтом. А я всегда хотел попробовать стать поэтом.

Кто-то хватает брата Често за плечи: рослый монах с алебардой за плечом выталкивает его на середину Библиотеки. Брат Ги медленно оглядывает брата Често с ног до головы и вдруг, подойдя к нему вплотную, быстро спрашивает:

- Где они?

На секунду брат Често теряется, а потом так же быстро отвечает:

- Я спрятал их среди книг. Вы никогда их не найдете.     

Брат Ги молчит, а потом говорит, сощурившись:

- Тут что-то не так. Ох, тут что-то не так. Но мы еще поговорим с вами, брат Често. Не в эту ночь – так в следующую. Или в ночь после нее. Или после. Или после.

Каменная дверь за ними закрывается. Агата дрожащими пальцами ощупывает в глубоком кармане своего черного платья кучку крошечных амулетов, - все двести семьдесят два.

 

И вот теперь матрас брата Често пуст. Нельзя думать о том, что с ним сейчас происходит и где он, нельзя, нельзя, нельзя, - говорит себе Агата. У нее есть дело, и дело срочное, потому что она не заметила, как от усталости проспала несколько часов. Теперь в окна проникают первые рассветные лучи, еще немного – и проснется сестра Белла, ранняя пташка, и примется растирать чернила и точить перья, а Агате надо успеть сделать все до того, как ее заметят. Двести семьдесят две крошечных блестящих фигурки выложены неровным квадратиком перед Агатой на матрасе, и Агата ломает себе голову: какая из них может быть ключом к каталогу Библиотеки? Если бы у Агаты было очень, очень много времени, она попробовала бы засовывать в замочную скважину все фигурки по очереди, но как раз времени-то у Агаты и нет! Вряд ли ключ – это круглая черепашка… А вот стебель лилии… Или рога муриоша… Или парус маленькой лодочки с крутящимся рулем… Агата начинает делить амулеты на кучки: это да, это да, это – может быть, это нет, нет, нет… Господи, так она никогда не справится! В отчаянии Агата сгребает все амулеты в кучку и ссыпает в карман; решено – она будет пробовать их по одному, сколько бы ночей это ни заняло. На цыпочках, переступая через матрасы, Агата крадется к возвышению с каталогом. Вот он, - железный переплет с крошечной замочной скважиной. Агата разглядывает ее в надежде обнаружить хоть какую-нибудь подсказку, но нет: темное, круглое маленькое отверстие обрамляет сложно вырезанный паз, и догадаться, какой формы ключ сюда войдет, Агата совершенно не в состоянии. Со вздохом она сует руку в правый карман и достает первый амулет. Это оказывается маленький навьюченный ослик. Агата пытается воткнуть его в паз так и этак – ничего. Раздосадованная Агата опускает ослика в левый карман и достает из правого амулет в форме тонкого карандаша. Карандаш почти проваливается в скважину. Ничего. Агата пробует снова и снова: слоник, мак, снежинка, кальян, ваза, буйвол… Уже шевелятся спящие, уже заливают Библиотеку солнечные лучи, а Агата едва перебрала полтора десятка амулетов, и вот-вот кто-нибудь окликнет ее: «Девочка, что это ты там делаешь?!»

 

Вдруг Агату осеняет страшная мысль: а что, если она неправильно поняла ресто? Любую его фразу можно толковать самыми разными способами… А вдруг эти амулеты – вообще не ключи, вдруг не надо было выжигать глаза статуэткам, вдруг все это не имеет никакого отношения к каталогу, вдруг… От ужаса Агата замирает – и видит, что сестра Белла, потягиваясь, открывает глаза, сидя на своем матрасе. И тогда Агата говорит себе: «Последняя попытка, ну. Последняя попытка. Если бы ты очень хотела скрыть ключ – ты бы сделала его похожим на что?» На ветку. На чайник. На лапу зайца. Нет, нет, нет. Надо думать про что-то, что сразу говорит тебе: «Это совсем не ключ, точно не ключ, это – даже противоположность ключа, это… Это…» Замок! Конечно, это замок! Агата точно помнит, что среди амулетов есть маленький, тонкой работы замочек с витой дужкой. Агата быстро приседает на корточки в надежде хоть на минуту укрыться от чужих взглядов за каталожной стойкой, высыпает амулеты себе в подол и отыскивает замочек. Дрожащими от волнения пальцами она опускает замочек в скважину, витой дужкой вниз и… что-то тихо-тихо щелкает там, в глубине железного переплета. «Замри», - говорит себе Агата. – «Замри. Не открывай его сейчас. Жди ночи. Теперь твое время - ночь».     

 

Документ десятый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом То, дневным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

Господи, ну почему все так сложно?! Агата, переминаясь с ноги на ногу, стоит со свечкой, мерцающей черным огоньком, над каталогом, и ей ничего, ничего, ничего не понятно! Строчка за строчной, строчка за строчкой, мельчайшим почерком здесь записаны названия книг, - похоже, что они идут в том порядке, в котором книги поступают в Библиотеку, одно за другим, - но как, ради Святой Агаты, она должна среди этих тысяч, и тысяч, и тысяч строчек найти хоть что-нибудь, что поможет ей выбраться, наконец, из Венисальта? При мысли, что и все ее мучения, и, - самое главное, - жертва прекрасного и доброго брата Често были напрасны, Агате хочется скрежетать зубами от злости, а тут еще и капля воска падает со свечи на последнюю заполненную страницу каталога! Агата в ужасе дергается, глядя, как расплывается по странице восковое пятно: бумага в этом месте становится полупрозрачной, предыдущая страница начинает просвечивать сквозь ту, которая раскрыта перед Агатой, буквы с двух страниц словно бы сливаются вместе, и кажется, что название последней внесенной в каталог «лживой» книги переменилось со «Страшной истории о несчастном рогоносце и его хитрой теще» на «Страшную историю о несчастном рогоносце и его хищной теще». Агата так и представляет себе эту семейку: муж с рогами, теща с клыками… Не хватало только думать сейчас о таких глупостях! Агата пытается думать о каталоге – и ей становится обидно до слез: кажется, монахи, которые за него отвечают, просто знают каждую, каждую книжку, которая есть в Библиотеке, и все, что им надо от каталога, - это время от времени справляться о том, на какой полке ее искать. Агата яростно листает тонкие-тонкие страницы, но пользы от этого никакой. Вот, например, «Верный справочник о том, как научиться левитировать на высоте не менее одного кулака всего за пятнадцать лет и, возможно, еще несколько месяцев» стоит на алых стеллажах, стойка шесть, полка Б. А «Двенадцать малых молитв к Святому Лето, не приносящих пользы, но облегчающих душу» - на лазурных стеллажах, стойка три, полка Н. В библиотеке колледжии к каталогу прилагалась прекрасная и очень удобная кожаная тетрадь, которая помогала искать нужные книги и по автору, и по теме, и даже по году, когда книга была написана, но Агата уже обшарила всю стойку, на которой здешний каталог лежит, и даже заглянула ему в конец, - нет, никаких подсказок, просто список, а дальше – пустые страницы, ждущие новых книг. Может быть, на букву «К» есть книга «Как вернуться в Венискайл»? – ничего подобного. А на букву «Д» - «Двери, ведущие в Венискайл»? – фигушки. А на букву «П» - «Пути выхода из Венискайла»? – нет, так Агата ничего не найдет, кроме каких-нибудь очередных глупостей о хищном рогоносце или его мохнатой теще или о чем там еще… В ярости Агата снова долистывает каталог до конца: ее от зеленого мерцания фитиля у Агаты болят глаза, она страшно устала, а тут еще и свеча в ее руке вдруг наклоняется и целая лужица воска выливается на чистую страницу! От ужаса Агата замирает: первый же монах, который принесет в Библиотеку новые книги, обнаружит, что каталог испорчен, и опять повторится ужасная сцена: «Кто это сделал?..» Нет, нет, этого нельзя допустить! Выход один – надо вырвать испорченную страницу, сжечь ее в камине и молиться своей святой, чтобы монахи ничего не заметили. Осторожно, едва-едва поддергивая бумагу, Агата начинает выдирать пустую страницу из каталога, стараясь не шуметь: слева и справа беспокойно спят на своих тощих матрасах зеленые браться и сестры, и меньше всего Агате хочется сейчас вступать в объяснения с кем-нибудь из них. С чистым листом в руках Агата пробирается к пылающему черным огнем с зелеными всполохами камину. Еще секунда – и лист полетит в огонь, но вдруг… Агата замирает: от тепла что-то проступает на этом листе, маленькие аккуратные буквы, одна бледная строчка за другой. Нет, это не названия книг, это отдельные слова на каждой строчке, иногда – два-три слова, и напротив этих слов стоят цифры, номера страниц: «Анкоры – стр. 14, 35, 342»; «Адамант – стр. 191, 567»; «Адам Святой – стр. 53», а дальше – на букву «Б», - тут и «Болеславцы», и «Бегуны», и на «В» - есть, например, «Весельчаки» (уж про них Агата точно ничего читать не хочет!), - и на «Г», - «Ганна Святая – стр. 78, 149» и «Герберы» и «Голод», и на «Д», - «Детроном», «Дети», «Двери», «Дормитории устройство», и на «Е» - «Енот водяной – стр. 69», и на… Двери! Двери!!! – внезапно доходит до Агаты, и она отскакивает от огня, прижимая ставшую голубоватой бумагу к груди. «Двери - стр. 254». Перепрыгивая через спящих людей, Агата несется к каталогу. 252, 253, 254. Агата ведет дрожащим пальцем по строчкам. «Правильное и осторожное дозирование трамадола при васкулярном синдроме Эллерса-Данлоса»… «Шесть карт, совершенно необходимых тому, кто мечется в поисках невозможного»… «Удивительная история двух первых смертей пекаря майстера Саломона»… Пятьдесят две строчки, пятьдесят две книги записаны мелким почерком на странице номер 254 – и в названии ни одной из них нет слова «двери». Агата перечитывает список еще раз. И еще раз. И еще раз. Внезапно ее сердце ёкает. Ну конечно.

 

Лиловые стеллажи, стойка три, полка «Г». Агате даже не приходится вставать на стремянку, - полка «Г» совсем низко, на уровне Агатиного живота. Вот она, - тонкая книжка, узкая и длинная, сама похожая на дверь, в потертой красной бархатной обложке. Агата прикрывает глаза и разрешает себе отдохнуть – сосчитать до ста, просто постоять, погладить красный бархат ладонью. Потом Агата садится на пол прямо там, у стойки, среди стеллажей, неподалеку от двух юных девушек, которые спят, взявшись за руки, и раскрывает старый, пахнущий временем переплет.

 

Шесть карт, шесть тщательно выполненных, красивых, старинных карт, - и Агате не понятно на них совершенно ни-че-го. Впрочем, стоп: что-то очень знакомое мелькает на третьей карте, что-то, что Агата видела не раз, и не два, и не три, а главное – что-то, от чего на Агату вдруг наваливается бешеной силы тоска по дому. Как странно: почему сейчас, почему от этих карт? Агата вглядывается в четкий, изящный, полный непонятных переплетений и непривычных названий («фреска Болеславиц»!) рисунок: нарисованная дверь тут тоже приоткрыта, и Агата видит за ней полки, полки, полки и… и острый нос гондолы, и книги, лежащие на полках, и на стульях, и на полу, - везде! Сердце у Агаты начинает бешено колотиться. Не может быть, этого не может быть! Конечно, в лавке слепого Лорио есть крошечная, в пол-человеческого роста дверца в подсобное помещение, куда он никого не пускает, - он говорит, что у человека должно быть место, принадлежащее ему и только ему… И еще… Стеклянный шкафчик с драгоценными книгами… «Чтобы купить эту книгу, нам придется продать дом»… И… Разве Агата хоть раз видела слепого Лорио хоть в какой-нибудь одежде, кроме черной? «Успокойся», - говорит Агата себе, - «Успокойся и думай. Если бы он был монахом Святого Торсона, у него бы был черный шарф. Разве у него есть черный шарф? Нет. Нет, нет, нет…» - «Да!» - вдруг громко говорит совершенно ясный голос слепого Лорио у Агаты в голове. – «А про мою черную шаль ты забыла?..» Знаменитая черная шаль слепого Лорио, теплая, огромная вязаная черная шаль, в которую он кутается даже в летнюю жару и которую он несколько раз одалживал Агате, когда зимний холод пробирался в его лавку, несмотря на растопленный камин. Так вот куда деваются прекрасные книги, которые переписывают зеленые братья – и вот на чем держится баснословное богатство ордена Святого Торсона! От обиды Агате хочется плакать: она думала, что слепой Лорио – ее друг, а на самом деле не знала о нем совсем, совсем ничего! Агата сердито трясет головой: нет, нет, сейчас ей нельзя распускаться, вот-вот она поймет еще что-то очень важное, что-то, что и правда поможет ей выбраться отсюда, причем не в лавку слепого Лорио, кем бы он там ни был, а, может быть, в куда более подходящее ей место. Если Лорио – монах Святого Торсона, а орден Святого Торсона действует только в Венисальте… И если Лорио торгует этими роскошными книжками… Значит, ему доводилось хоть раз, хоть один раз бывать в Венисальте! Но тогда был момент, когда его сердце билось здесь… А это значит… Неужели…

 

Агата зажмуривается изо всех сил. Вот руки слепого Лорио – с длинными прекрасными пальцами, которые, казалось, умеют наощупь различать обложки книг. Вот его всегда отглаженная черная рубашка с длинными рукавами (ох, Агата, ты могла догадаться уже несколько дней назад!). Вот маленькая золотая серьга в его левом ухе, - маленькая золотая серьга с синим камнем (с синим камнем, Агата!) Вот его глаза, - белые, как молоко. Вот…

 

Что-то задевает Агату по лицу, - легко и осторожно. Вздрогнув, Агата резко распахивает веки. Маленький зеленый ресто с белыми, как молоко, слепыми глазами сидит перед ней, - маленький зеленый ресто с таким знакомым лицом.

- Это вы, майстер Лорио? – глупо спрашивает Агата и тут же сердится на себя. «Сейчас он скажет «нет», - думает она, - я только теряю время».

- Да, - вдруг шепчет ресто и кивает.

От неожиданности Агата уставляется на ресто и не знает, что сказать. Это не Лорио? Но тогда кто? Что происходит?

- Вы… Э… Вы ресто майстера Лорио, торговца книгами из переулка Трех Влюбленных? – осторожно спрашивает она.

- Да, да, - шепчет ресто и снова кивает.

«Я сейчас и правда рехнусь, - с тоской думает Агата. – Он не Лорио. Он больше не торгует книгами. Его лавка переехала из переулка Трех Влюбленных. Что тут творится?»

«А вдруг он почему-то говорит тебе правду? – вдруг с усмешкой перебивает Агату ее внутренний голос. – Попробуй-ка, придумай, как его проверить!»

- Я когда-то попыталась купить у вас «Белую книгу недостоверных историй», такую роскошную, а моя мама сказала, что для этого нам придется продать дом, - говорит Агата. - Да?

- Да, да, - кивает маленький ресто и прикрывает белые глаза.

Тогда Агата говорит:

- Меня зовут Агата. Да?

- Да, да, - кивает маленький ресто.

И тогда Агата растерянно спрашивает:

- Разве ресто могут говорить правду?

- Лошадка, - шепчет ресто слепого Лорио. – Лошадка, и корзинка с фруктами, и навьюченный ослик, и лилия, и муриош с переплетенными рогами, и снежинка, и саночки…

- Амулеты? – изумленно говорит Агата и сует руку в карман. Она и думать забыла про амулеты.

- Амулеты, - шепчет ресто, - амулеты. Мы всегда говорим правду человеку, у которого есть амулет Святого Торсона.

Агата сжимает кучку крошечных амулетов в кулаке. Двести семьдесят две фигурки, всего двести семьдесят две. Но… «Нет, нет, нет, - говорит себе Агата раздраженно, - здешние дела – не мои дела. Мне нужно просто выбраться отсюда, мне надо думать о маме и папе, мне надо попасть на пятый этаж, мне надо в город Авудим, мне нужен зверь левьятан, мне нет дела до… до…»

- Значит, так, - говорит Агата и осторожно берет ресто за хрупкое зеленое крыло. – Вы ведь монах Святого Торсона, правда, майстер Лорио?

Ресто опускает крошечную голову.

- Да, да, - тихо шепчет он.

- Тогда у меня к вам очень, очень много вопросов, - твердо говорит Агата.

 

 Документ одиннадцатый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Ги, ночным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

Агата не успевает толком объяснить сестре Марии ничего, совсем ничего, потому что когда они с слепым ресто заканчивают разговаривать, уже совсем утро, и сердце у Агаты колотится, и счет идет на минуты. Она просто стягивает у Марии с шеи зеленый шарф и ссыпает в него все амулеты, - все, кроме одного, - крошечного водяного кабанчика, так похожего на кабанчиков из ее ночного фонаря в детской. Мария смотрит на Агату огромными изумленными глазами.

- Раздай всем, - поспешно шепчет Агата, - раздай всем – и ресто будут говорить правду, и давай всем, кто будет приходить сюда, только, ради бога, монахи не должны знать, понимаешь?

Мария медленно кивает, - видно, что она пока не понимает ничего, но Агате не до нее, - она сует Марии в руке полный амулетов шарф и резко оборачивается: страшно скрипят входные камни, раздвигается стена. Входят монахи с алебардами, а за ними идет брат Ги, - маленький, низенький, едва не наступающий на подол собственного платья.

 

В Библиотеке повисает тишина, и, пока брат Ги молча молится, опустив голову, ничто не нарушает этой тишины, - только там, среди серых стеллажей, тихо бормочет и всхлипывает кто-то из алых братьев, - наверное, несчастный брат Кассо, вечно беседующий с ресто своих сестры и брата, погибших во время Восстания Воров. Брат Михаил рассказал Агате, что брат Кассо отказался в тот день пойти с ними штурмовать Худые Ворота, а теперь не может себя простить.

 

- Доброе утро, зеленые братья, доброе утро, сестры! – говорит, наконец, черный брат Ги неожиданно низким голосом – Да узрит Святой Торсон ваши честные дела, и да ниспошлет вам исцеление!

 

Стоящие рядом с Агатой сестра Мария, и сестра Оттавия, и брат Мелий нехотя откликаются:

- Да узрит Святой Торсон наши честные дела! – и на этот раз вместе с ними твердо откликается Агата.  

- Я пришел задать вам Главный Вопрос, - говорит черный брат Ги. – Готов ли кто-нибудь из вас сегодня покаяться в своей лжи и предстать за нее перед Высоким Судом? Помните – это ваш шанс очиститься и выйти за эти стены.

- Шанс проснуться из одного кошмара в другой, - очень тихо говорит брат Мелий, но Агате сейчас не до него. Ей страшно, ей очень, очень страшно, она так сжимает в кулаке морского кабанчика, что маленькая петелька больно врезается ей в кожу. «Страх мой подобен утопшей луне…»

 

- Мне горько видеть, как вы упорствуете в своих заблуждениях, - печально говорит брат Ги. – неужели никто из вас не понимает, что рано или поздно…

- Я, говорит Агата.

- …что рано или поздно… Что? – изумленно спрашивает брат Ги, повернувшись к Агате.

- Я готова признаться в своих заблуждениях, - говорит Агата хрипло. Мария хватает ее за руку, но Агата вырывается и начинает проталкиваться вперед.

 

Брат Ги на секунду прикрывает глаза.

 

- Маленькая сестра Агата, - говорит он, - ты будешь примером всем этим взрослым людям. Повторяй за мной, и пусть они знают, что такое настоящее раскаяние. «Я признаюсь в том, что…»

- Не надо, - резко говорит Агата, - я сама. – И, набрав воздуха в грудь, быстро говорит, глядя поверх голов, - Я признаюсь в том, что я лгала, будто существуют иные двери из Венисальта в Венискайл, кроме Худых Ворот. Я лгала, будто попала сюда через такую дверь. Мне было стыдно признаться, что я была попрошайкой и попалась, хорошие попрошайки не попадаются. Меня сдал Микко из банды Большого Ворона, орудующей на Пья’Стефано, и если кто увидит эту скотину Микко здесь, в Венисальте, – плюньте ему в глаза. Уж рано-то или поздно он тоже попадется, я знаю.   

  

Дерзко и вызывающе Агата смотрит в глаза брату Ги, - так, как, по ее мнению, должна смотреть маленькая уличная попрошайка, всего навидавшаяся в жизни, - но сердце ее от страха стоит где-то в горле, а живот сводит так, что Агату, того и гляди, стошнит. Вот сейчас брат Ги раскусит ее, вот сейчас, вот сейчас…

 

- Ты, наверное, уже как следует выучила Торсонову Молитву, Агата? – вдруг говорит брат Ги.

Еще бы не выучить то, что ты переписываешь каждый день! Агата честно кивает, и брат Ги говорит, обводя всех присутствующих рукой:

- Помолись со мной, Агата, - помолитесь и вы все, братья и сестры, чтобы наша маленькая сестра Агата смогла полностью раскрыть свое сердце перед Высоким Судом и окончательно исцелиться после Честного Приговора, - и с этими словами брат Ги опускает голову на грудь.

 

Торсонова Молитва – одна из самых странных молитв, которые доводилось слышать Агате, в ней нет ни слова про блаженные реестры, печати и высшие канцелярии, она совсем короткая, но почему-то Агата, вопреки собственному желанию, не может не удивляться ее простой и печальной красоте. Торсон, ее Торсон, никогда на памяти Агаты не молился своему святому, но каждый раз, когда вечером здесь, в Библиотеке, Агате приходилось переписывать Торсонову Молитву на маленькую голубую бумажку, она сглатывала встающий в горле ком, потому что не могла не думать о…  Впрочем, сейчас это было неважно.

- Сердце мое рыщет в ночи, ища утешения, аки ищет волк козленка малого… - начинает Агата, но брат Ги резко обрывает ее.

- Про себя, Агата! Только про себя! – жестко говорит он, и Агата, опустив голову, честно повторяет слова молитвы про себя.

 

Еще минута – и солдаты с алебардами окружают Агату. Рука брата Ги ложится Агате на плечо, и каменная дверь Библиотеки со скрипом и грохотом закрывается за ними. Монастырская серая кошка, почти неразличимая в темноте извилистого коридора, шарахается у Агаты из-под ног с громким мявом, и вдруг Агате становится очень весело и почти не страшно. И все время, пока тесная корзина из костей муриоша, переплетенных «береникиными волосами», везет их с братом Ги вверх, вверх, вверх, Агата думает, что, если повезет, то осталось немножко, совсем немножко. А о том, что будет, если ей не повезет, Агата запрещает себе думать совсем, вообще.

 

Подъемник резко останавливается, корзина начинает раскачиваться и подпрыгивать, Агата со стоном закрывает глаза: не хватало еще, чтобы ее действительно стошнило прямо сейчас, прямо при брате Ги, да еще и когда она так близка к цели! Брат Ги бережно помогает ей выбраться из корзины на террасу по шаткому подвесному мостику, и они входят в высокое, узкое деревянное здание со странными, словно слепыми серыми окнами.

 

Слепыми! Серыми! Стоит Агате оказаться внутри, в длинном, узком зале суда, у нее дух захватывает от мягкого, прекрасного сине-голубого света, льющегося из этих окон: тончайшие пластины торсонита, заменяющие здесь стекло, дают этот свет, и весь зал словно парит в небесной вышине. Но прекраснее всего, - так на первый взгляд кажется Агате, - сверкающие тысячами синих, голубых, серых искр стены зала; брату Ги приходится твердо взять Агату за плечо и подтолкнуть вперед, туда, где виднеется вдалеке возвышение с жестким деревянным креслом, чтобы Агата очнулась. Идя по проходу среди скамей, забитых зеваками, между двух рядов огромных и суровых черных братьев с алебардами и арбалетами, Агата вертит головой: в стены как будто вделаны маленькие кусочки торсонита, - но нет, нет, все это – сотни и сотни статуэток Святого Торсона, каждая – в крошечной нише, и там, где падающие из окон лучи или черное пламя висящих по стенам факелов нагревают их, глаза у них сияюще-синие, а там, куда ложится тень – серые и холодные, и от этой красоты у Агаты захватывает дух. Нет, нет, у нее нет времени рассматривать какие-то статуэтки, ей надо понять, что имел в виду ресто слепого Лорио. «Двери там нет, но она может быть», - сказал он, и добавил: «Так говорят». И вот теперь Агата…

 

- …Агата!

 

Вздрогнув, Агата понимает, что брат Ги во второй раз требовательно называет ее по имени. Перед ней то самое кресло, и вблизи оно выглядит еще угрюмей, чем издалека: подлокотники отполированы тысячами рук, спинка высоченная и прямая, а на самом верху спинки – табличка с надписью «Уста, говорящие ложь, да замкнутся навеки». Страх наваливается на Агату, как тяжеленный рюкзак с «добрыми дарами», и ей вдруг становится очень холодно. Обхватив себя руками и мелко дрожа, Агата опускается на твердое деревянное сиденье, явно рассчитанное на взрослого человека, - ее ноги едва достают до пола. Почти на уровне ее глаз располагается высокий круглый помост с резным ограждением, и в центре этого ограждения она видит две маленьких статуэтки – одну, разноглазую, - Святого Лето, а другую, полненькую, кругленькую, с глазами, как мед, и красным пятном в середине груди, - Святопризванной дюкки Марианны. «Я сейчас сойду с ума», - думает Агата и изо всех сил зажмуривается. 

 

Зал стихает, кто-то жалостливо говорит:

- Такая малышка! – и тут брат Ги громким, глубоким голосом объявляет:

 

- Склонимся перед Правдой и честными воплощениями ее, - священноизбранным, праведным, неподкупным и непреклонным Старшим судьей нашим, братом Лето, и священноизбранной, праведной, неподкупной и милосердной заступницей нашей, сестрой Марианной. Да свершится верное, и да узрит Святой Торсон наши честные дела!

 

В совершенном молчании все присутствующие в зале сгибаются пополам, упираясь лбом в колени; помешкав, то же делает и Агата, стараясь при этом скосить глаза так, чтобы видеть, как на круглый помост поднимаются два человека в черных платьях и черных шарфах, - высокая женщина с длинными светлыми волосами и среднего роста, темноволосый, кудрявый мужчина. От неожиданности Агата выпрямляется и даже привстает с кресла: она помнит это лицо, помнит эту добрую улыбку с маленькой щелью между передними зубами, помнит эти темные ласковые глаза…

 

- Брат Иг! – с изумлением восклицает Агата.

- Здравствуй, Агата, - с усмешкой говорит Старший Судья Лето.

Агата молчит, пытаясь оправиться от ужасного чувства предательства, а потом говорит, сощурившись:

- Так вот почему вас окружают ресто.

Старший судья указывает пальцем куда-то вверх, Агата провожает его палец взглядом - и вздрагивает: под сводами зала висят, карабкаются друг на друга, перелетают с места на место маленькие зеленые тени, и сверкают изумрудными огоньками их несчастные жадные глаза. Старший судья улыбается.

- Сомкнем наши уста в молитве, - говорит он, обращаясь ко всем присутствующим в зале, и опускает голову.

 

 Документ двенадцатый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Ро, дневным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

Медленно, строчку за строчкой черный брат Ги зачитывает обвинения против Агаты. Агата не слушает, - она жадно озирается вокруг. «Ее тут нет, но она может быть…» Конечно, в зале суда множество дверей, - дверь, через которую ввели Агату, и дверь, через которую вошли судья Лето и заступница Марианна, и еще какая-то маленькая черная дверь с огромным навесным замком в стене слева от ее, Агатиного, кресла (ужасно неудобного!), которая сразу Агате не нравится, - но ни одна из них, конечно, не похожа, да и не может быть похожа, на дверь в Венискайл. А самое неприятное – куда Агата ни бросит взгляд, ей кажется, что статуэтки Святого Торсона глядят своими серо-синими глазами прямо на нее. Тысячи и тысячи глаз, тысячи и тысячи спрятанных в них амулетов! Агату начинает разбирать злость. Если бы только все эти люди, все эти несчастные люди, запертые в Венисальте, все эти люди, боящиеся заснуть без горького вкуса сердцеведки во рту и покупающие у монахов пастилки за последние деньги, знали, что достаточно сжать в кулаке крошечный серебряный амулет – и те, кого больше нет рядом, перестанут терзать тебя ложью! Агата представляет себе, что ей каждую ночь являлся бы ресто бедного капо альто Оррена, и каждую ночь она говорила бы ему: «Простите меня, пожалуйста, простите меня!», и каждую ночь он шептал бы: «Нет, нет, нет!..» О, даже если бы Агата знала, что это «Нет, нет, нет!» означает «Да, да, да!», сердце ее разрывалось бы от боли! Уж наверняка она боялась бы заснуть без сердцеведки. Даже сейчас, от одной этой ужасной мысли, Агата зажмуривает глаза изо всех сил. А каково тем, кто провел в Венисальте много, много лет, и к кому приходит не один ресто, а два, три, пять, - как у несчастного брата Кассо, или у брата Урмана, чьи четыре дочери умерли совсем маленькими девочками от «белого тифа», который свирепствовал здесь три года назад и от которого человек седел в один день, или… Нет, нет, нет! «Тебе нет дела до этих людей, - твердо говорит себе Агата. – Ты должна выбраться отсюда, выбраться отсюда, самое главное – это выбраться отсюда. «Ее тут нет, но она может быть». Думай, думай, думай…»

 

- …Агата! – с усмешкой окликает ее знакомый мягкий голос. Агата вздрагивает.

- Хотел бы я знать, о чем ты думаешь, - улыбаясь, говорит Старший судья Лето. – Обычно люди, сидящие в этом кресле, трясутся от страха и думают только о том, как бы понравиться мне, - а еще о том, что ждет их впереди.

Агата молча и угрюмо смотрит на Старшего судью. Нет, она ничего не будет делать для того, чтобы понравиться этому подлому человеку.

- Только один раз, - задумчиво говорит Старший судья Лето, - в Кресле подсудимых передо мной сидела женщина, и волосы у нее были совсем как у тебя, и глаза у нее были точь-в-точь, как твои глаза, Агата. Ее звали Арина, и я начинаю подозревать, что вы с ней очень хорошо знакомы.

Рот у Агаты медленно приоткрывается. Этого не может быть! Горькая волна обиды поднимается в груди у Агаты. Мама никогда не рассказывала, что… Так вот как ей удалось пронести статуэтки в библиотеку! Каково же было бедной маме…

- Впрочем, это неважно, - говорит Старший судья Лето, вдруг сделавшись суровым и надменным. – Речь сейчас идет не о ней, а о тебе. – И говорит неожиданно ласково, повернувшись к сидящей на маленьком стульчике у подножия Агатиного кресла сестре Марианне:

- Милосердная сестра заступница, есть ли у вас что сказать в защиту подсудимой? Помните: от ваших слов может зависеть тяжесть ее Честного приговора.

 

Приговора! Только сейчас до Агаты внезапно доходит, что суд над ней вот-вот подойдет к концу, ее повяжут красным шарфом и уведут назад, в библиотеку, из которой она никогда, никогда больше не выйдет, - а она до сих пор не нашла проклятую дверь и даже не представляет себе, как ее искать! В отчаянии Агата представляет себе, как вскакивает с кресла и начинает метаться по залу, стучать в стены, дергать спинки кресел, на которых сидят зеваки, - и все это не помогает, не помогает… Агата почти не слышит заступницу Марианну, - да и какое ей дело до слов черной сестры, если любой приговор означает, что план Агаты провалился? Что она там вещает?

 

- …совсем еще невинный ребенок, который сидит перед нами, потупив глаза в пол... – громко и проникновенно говорит сестра-заступница, в упор глядя на Агату.

 

В пол? Но Агата вовсе не смотрит в пол, ее взгляд мечется по залу суда, а сестра Марианна продолжает:

 

- …и этого ребенка, я не сомневаюсь, кто-то очень глупый заставил поверить в ложь, в абсолютную ложь о том, что якобы существуют некие двери, способные вернуть человека в Венискайл. Господин старший судья, вы только посмотрите на эту маленькую девочку, на эту «майскую попрошайку», - конечно, она раскаивается, она даже не способна оторвать глаза от пола!      

 

Опять про пол! Волей-неволей Агата действительно бросает взгляд на пол судебной залы. Очень красивый пол, что и говорить, - здесь, около возвышения, он сложен из торсонитовых плит, а на плитах вырезана прекрасная карта Венисаны, - такая висела в классе майстера Валлуса, и Агата видела ее сто тысяч раз. Господи, сейчас бы хоть на секунду оказаться в классе мистера Валлуса, и чтобы справа от нее сидела Мелисса, и чтобы Торсон был рядом, и чтобы майстер Валлус показывал: вот наш этаж, а вот – второй, снежный и вьюжный, где располагаются самые красивые особняки во всей Венисане, а вот тут – Венисвирский музей, а вот тут, на пятом этаже, всегда жарко и растут удивительные деревья с огромными листьями на самом верху – пальмы, а… Нет, нет, в это невозможно поверить! Неужели сестра Марианна пытается… Неужели… «Двери здесь нет, но она может быть…» Вот эта плита – на ней вырезаны длинные-длинные голые стволы, а на самом верху стволов – широченные листья, а под ними – два города, «и как хорош и ладен город Мацуим, так нехорош и неладен город Азувим…» И если схватить со стены факел и начать нагревать эту плиту… Нет, нет, Агате понадобятся два факела, оба факела, расположенные по бокам от ее кресла: один – жечь торсонитовую плиту, пока она не превратится в дверь, а второй – отбиваться от тех, кто попытается ее остановить! Не станут же в нее, действительно, стрелять из арбалетов, не набросятся же бойцы с алебардами на маленькую девочку! Несколько минут, ей нужно всего несколько минут – и…

 

И весть о том, что плиты в полу судебной залы – это двери в Венискайл, разнесется по всему Венисальту, как черное пламя. Монахи начнут хватать и запирать в библиотеке всех, кто об этом заговорит, но людей это, конечно, не остановит. Они пойдут на штурм здания суда – но что может добрый ордерро Шейсон против монашеских арбалетов? Или старый торговец травами Деннио, или худенький молочник Тессо, нередко заходивший к Шейсону в гости, или даже охотница Инга, чей маленький арбалет алебарды монахов немедленно разнесут в щепки? Их убьют, просто убьют, - и все, а потом монахи вырвут из пола торсонитовые плиты, спрячут их и заменят камнями. И брат Често, - брат Често, столько сделавший для Агаты, - где монахи его прячут? Агате делается невыносимо стыдно: она и думать забыла о брате Често, неблагодарная сволочь, а теперь собирается просто бросить его здесь. Агата зажмуривается изо всех сил. «Думай о маме и папе», - говорит она себе злобно, - «думай только о маме и папе», - но что подумают мама и папа, когда она расскажет им, как выбиралась отсюда? Папа, конечно же, скажет: «Ты спаслась, моя девочка, и это – самое главное», а вот мама… Нет, конечно, мама обнимет ее и тоже скажет что-нибудь очень доброе и очень правильное, - именно то, что Агате будет так важно услышать, - но где-то глубоко-глубоко внутри Агата будет знать, что Азурра, - Азурра-воительница, Азурра-королева-дезертиров, рискнувшая своей жизнью и своим рассудком, чтобы помочь людям в Венисальте, никогда не покинула бы его так.

 

И тогда Агата открывает глаза и смотрит на сестру-заступницу Марианну, а сестра-заступница Марианна смотрит на Агату и произносит последнюю фразу своей речи:

- Я прошу, господин Старший судья, оправдательного приговора для этой бедной малышки!

В зале поднимается изумленный шум, и под этот шум сестра-заступница быстро шепчет Агате:

- Сейчас!

Агата отрицательно мотает головой. Глаза у сестры Марианны удивленно распахиваются, она явно хочет сказать Агате что-то еще, но тут Старший судья Лето громко хлопает в ладоши три раза, и зал смолкает.

- Оправдательный приговор, - медленно говорит Старший судья и качает головой, - я слышу от вас такое первый раз, сестра Марианна. Неудивительно, что наши слушатели поражены. Видимо, - тут Старший судья пристально глядит сестре-заступнице в глаза, но она отважно выдерживает его взгляд, - вы и правда прикипели сердцем к нашей маленькой врунишке. Нет, - говорит он, и голос его наливается властными нотками, - оправдательного приговора не будет.

 

Зал ахает.

 

- Каждый человек, - говорит Старший судья, - должен нести наказание за свою ложь, даже маленькая девочка, которая, кстати, кажется мне не такой уж раскаявшейся, как вам, сестра, - и Старший судья усмехается. – Но я учту все вами сказанное. За преступление против правды…

 

«Думай», - лихорадочно твердит себе Агата, - «думай, думай, думай! Только не вниз! Только не назад в библиотеку!»

 

- …я приговариваю зеленую сестру и юную обмащицу Агату….

 

«Думай! Думай! Думай!..»

 

-…к десяти дням наказания!

 

Двое черных монахов с алебардами подходят к Агате, каждый из них кладет руку ей на плечо, так, что Агата не может двинуться с места. Сестра Марианне приходится отступить в сторону и стать позади Агаты. Черная сестра со светлыми, как у Ульрики, волосами, и длинным-предлинным красным шарфом, накинутым на одну руку, снимает с Агаты ее прежний шарф, зеленый. Одним движением она накидывает красный шарф Агате на шею и обматывает его несколько раз. Еще минута – и все закончится, еще минута - и Агату повезут вниз, вниз, вниз, и всему конец.

 

- Да узрит Святой Торсон наши честные дела! – громко объявляет маленький брат Ги. Старший судья встает со своего кресла на возвышении, собираясь уходить. 

 

И тогда Агата очень громко говорит,

- Я подозреваю, что ваши честные дела, господин Старший судья, боятся огня.

Резко обернувшись, Старший судья внимательно смотрит на нее, а потом медленно спрашивает:

- Что ты имеешь в виду, Агата?

С колотящимся сердцем Агата отвечает:

- Серое делается синим, а синее серебряным, не так ли?

 

Старший судья Лето молчит, а потом говорит двум черным братьям, держащим Агату за плечи:

- Не вниз. Налево. Я хочу поговорить с этой девочкой завтра утром.

 

Резко развернув Агату, как если бы она была большой куклой, монахи ведут ее к маленькой черной двери с большим засовом, но в последнюю секунду сестра Марианна успевает шепнуть ей:

 

- Если ты выберешься отсюда, скажи своей маме – мы помним.

 

Документ тринадцатый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Ро, дневным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

В маленькую темную комнатку свет едва проникает из забранного решеткой окна под самым потолком, и Агата с трудом может разглядеть двух человек, с трудом поднявшихся с пол ей навстречу. Про одного, - с черным шарфом на шее, - она готова поклясться, что видит его первый раз в жизни, зато второй…

 

- Брат Често! – вскрикивает Агата и бросается зеленому брату на шею. Тот едва не падает, и Агата с ужасом понимает, как он исхудал и ослаб за эти дни. Лицо брата Често осунулось, под глазами синяки, он наверняка не спал ни одной ночи, одолеваемый своими ресто. Сердце у Агаты сжимается, она уже сует руку в карман платья, чтобы достать крошечного серебряного водяного кабанчика, но вовремя вспоминает о человеке в черном шарфе и сжимает руку в кулак. Насупившись, Агата смотрит на монаха, а монах, приподняв бровь и улыбаясь, смотрит на нее.

 

- Не бойся, Агата, - говорит брат Често, - это брат Омеро, и ему можно доверять.

- Здравствуй, Агата, - говорит брат Омеро с хрипотцой. – Я о тебе наслышан, но вот увидеть тебя здесь не рассчитывал.

- Как ты здесь оказалась, малышка? – спрашивает брат Често с тревогой в голосе, - Что ты натворила?

И вдруг Агата понимает, что у нее очень, очень сильно щиплет в носу. Ну уж нет, плакать она не собирается, - но почему слезы сами текут у нее из глаз – совершенно непонятно! Всхлипывая и умирая от стыда, Агата, уткнувшись в плечо брату Често, рассказывает ему все, все, - и про амулеты, и про суд, и про сестру-заступницу Марианну, и про торсонитовую плиту, и про фразу Марианны о маме, - и при воспоминании об этой фразе Агата, к собственному ужасу, так заходится слезами, что брату Често приходится посадить ее на пол и начать гладить по голове, как малого ребенка.

- Бедная, бедная Агата, - тихо говорит брат Често, - столько всего натерпеться!

- Спасибо, - всхлипывая, говорит Агата, - спа… спасибо вам, что вы…

- Не надо, Агата, - говорит брат Често, - поверь, если бы моя дочь… Если бы моя Уилла…

- У вас есть дочь? – изумленно спрашивает Агата, вскинув глаза на брата Често.

- Очень далеко, - тихо говорит брат Често, - очень далеко, в Венискайле. Совсем взрослая. Она, наверное, давно не помнит обо мне, - да это, наверное, и к лучшему, - я ведь преступник, ты не забыла? Но ты - что же нам делать с тобой, Агата?

 

«Очень далеко, в Венискайле…» Внезапно Агате кажется, что Венискайл не просто далеко, а невероятно, невообразимо далеко, так далеко, что она не попадет в него больше никогда, никогда, никогда. Мама, папа, Торсон, Мелисса, дом, колледжия… Даже сестра-заступница сказала «если»: «Если ты выберешься отсюда…» Медленно, медленно Агата обхватывает себя руками, ложится на пол и закрывает глаза.

 

- Нет! – вдруг говорит хриплый голос у нее над головой. – Ну уж нет!

 

Черный монах, брат Омеро стоит, уперев руки в бока, и смотрит на Агату таким взглядом, словно всю жизнь распоряжался людьми. 

 

- Нечего разлеживаться, - говорит он сердито, и от его грубости Агату немедленно берет зло: нашелся командир! – Ты не похожа на человека, который вот так запросто подожмет лапки и ляжет помирать. Ну-ка, сядь ровно, девочка, и послушай меня.

 

Волей-неволей Агата садится, поджав под себя ноги, и даже приводит в порядок волосы, стараясь не обращать внимания на улыбку брата Често.

  

- Так-то получше, - сварливо замечает брат Омеро, - а то у тебя вид был, словно ты проговорила с ресто трое суток безо всяких амулетов. Что, припасла себе амулетик-то? Не смотри на меня так, нечего, - я знаю человеческую природу получше многих, девочка. Угадай-ка, кем я был в Венискайле прежде, чем попасть сюда!

 

- Никем хорошим, - бурчит Агата.

 

Неожиданно брат Често и брат Омеро заходятся смехом, - смеются и не могут остановиться, особенно огромный брат Омеро, - тот аж за живот держится, так ему весело. Агате становится ужасно обидно: да что такого смешного она сказала, в конце концов?! И брат Често тоже хорош: нет бы растолковать Агате, что происходит!

 

- Да что вы хохочете! – говорит она в ярости, - Немедленно объясните и мне тоже!

- «Никем хорошим»! – со стоном произносит брат Омеро, - Ну ты даешь, девочка! «Никем хорошим»! Тут ты угадала! Я был дучеле, Агата, - говорит он, успокоившись и отдышавшись. – И не просто дучеле, Агата, - я был палачом.

 

Палачом!.. Агата едва верит своим ушам. И этому человеку, по словам брата Често, можно доверять! В ужасе Агата смотрит на брата Често: тот больше не смеется, он выглядит очень серьезным – и очень уставшим. Палачом!.. Агата только слышала о том, что существует палач, который пытает преступников, самых-самых ужасных преступников, - таких, если они не хотят сознаваться в своих преступлениях, но всегда думала, что это не больше, чем одна из страшных сказок Лоры. Неужели палач существует на самом деле? И неужели это чудовище сейчас стоит прямо перед ней?! И как он сам оказался в Венисальте – а потом здесь, в тюрьме Высокого суда? Какое преступление может совершить палач?!   

 

- Ну-ну, у тебя сейчас глаза из глазниц вывалятся, - хмыкает брат Омеро. – Пытаешься, небось, понять, за что палача могут сослать в Венисальт? Что я скажу тебе, девочка, - я палач, а не животное. Не веришь? А ты поверь. Одно дело – выведывать у подонков, которые крали детей у ундов и для забавы держали их в аквариумах да заставляли плавать наперегонки, где эти аквариумы спрятаны, а другое дело – когда во время тебе притаскивают в крови и соплях по тридцать человек в день, - и малышей, и стариков, - и заявляют, что они – ундийские шпионы: повырывай им ногти и повысверливай зубы, пока они не признаются тебе во всем, а в чем – им самим неизвестно. Ну, в один прекрасный день я и плюнул в глаза очередному капо альтито, пригнавшему мне очередную партию таких «шпионов», - самая пожилая в этой партии от старости еле на ногах держалась, а самый младший был меньше тебя ростом, - да шибанул этого капо как следует молотком по голове. Думал, казнят меня, - да только мне нашли применение получше. Дай-ка я задам тебе еще один вопрос, девочка: как, по-твоему, становятся монахами Святого Торсона?

 

Агата молчит, а потом, вспомнив братьев и сестер из ордена Святой Агаты, осторожно говорит:

- Ну, наверное, надо попроситься, а потом пройти какое-нибудь испытание, и выждать проверочный срок, и принять обет, и…

 

Брат Често и брат Омеро снова смеются.

- Да прекратите вы! – гневно говорит Агата.

- Нет, - говорит брат Често, - нет, Агата, никакого испытания проходить не надо. И не надо ждать никакой срок, и обета никакого особенного у этих монахов нет.

- Обет! – хмыкает брат Омеро. – Стал бы я принимать какой-нибудь обет!

- То есть достаточно просто попроситься? – не понимает Агата. – Но почему тогда не в орден не просятся все подряд?!

- Попроситься тут не поможет, девочка, - говорит брат Омеро очень серьезно. – Надо просто быть дучеле. Все монахи ордена Святого Торсона – обыкновенные дучеле. Мы простые тюремщики, Агата. Мы подчиняемся ка’дуче и следим за порядком в Венисальте. Венисальт – тюрьма, а мы – ее тюремщики и надзиратели.

 

«А Библиотека – тюрьма в тюрьме, тюрьма для тех, кто все еще рвется к свободе или мечтает что-нибудь изменить», - с тоской думает Агата. – «А я – дура, дура, дура. «Как мне найти двери, ведущие обратно в Венискайл?..» Дура, дура, дура!» У нее снова начинает предательски щипать в носу, и быстро, чтобы не расплакаться, Агата спрашивает:

 

- А сюда, в эту комнату, вы как попали-то?

 

Вместо ответа брат Омеро усмехается и вдруг начинает хрипло говорить:

 - Сердце мое рыщет в ночи, ища утешения, аки ищет волк козленка малого…

 

Агата изумлена: никогда она еще не слышала, чтобы черный брат произносил Торсонову Молитву вслух! А брат Омеро с улыбкой говорит:

- Я произносил ее вслух день за днем, час за часом и месяц за месяцем, Агата. Это была моя работа – громко молиться Святому Торсону, потому что когда эти слова звучат в полный голос, торсонит плавится от огня не за минуты, а за считанные секунды, - становится податлив, как свечной воск, так-то. Я – литейщик, Агата, это стало моей профессией здесь, в ордене: руки-то у меня умные, - там, в Венискайле, я и все свои инструменты сам изготовил, и дом свой построил собственными руками, и мебель сделал. А тут я вместе с другими литейщиками отливал глаза для статуэток Святого Торсона, и стекла для окон, и посуду, способную превращаться в оружие, и много чего еще, - не все надо знать маленькой девочке, уж поверь. Но вот только дела нашего ордена нравились мне все меньше и меньше, ну и…       

 

- Вы опять плюнули кому-то в лицо? – понимающе спрашивает Агата.

- Сообразительная девочка, - усмехается брат Омеро, - а брат Често гладит Агату по голове. – Нет, я просто выбил кое-кому пару зубов и отказался работать дальше.

- И завтра священноизбранный, праведный, неподкупный и непреклонный Старший судья наш, брат Лето, должен, наконец, вынести брату Омеро окончательный приговор, - как и тебе, и мне, - говорит брат Често. - Завтра Покаянный день, последний день месяца, завтра в суде разбирают самые важные дела. А самые опасные преступники в Венисальте – это мы, Агата.

 

И тогда Агата твердо говорит:

- Значит, завтра мой последний шанс.

- Последний шанс? – недоуменно переспрашивает брат Често.

- Схватить факел, - говорит Агата. – Схватить факел, и выкрикивать Торсонову Молитву, и добежать до правильной плиты в полу, и…

 

Брат Често берет Агату за руку, поворачивает себе и внимательно смотрит ей в глаза.

- Агата, - говорит он неожиданно твердо, - Агата, послушай меня. Ты удивительная девочка, - упорная, сильная, смелая. В этом-то и беда, - может быть, ты слишком упорная, слишком сильная, слишком смелая. Я не сомневаюсь, что ты веришь в то, о чем говоришь. И я не сомневаюсь, что твой друг, майстер Лорио, желает тебе добра. И даже в том, что у автора найденной тобой книги были самые добрые намерения, я не сомневаюсь. Но послушай меня, Агата. Я здесь, в Венисальте, очень, очень, очень много лет. И я никогда, ни разу не видел двери в Венискайл, - кроме, конечно, Худых ворот. Я никогда не слышал о человеке, который нашел бы, - действительно нашел бы! – дверь в Венискайл. Неужели ты думаешь, что за все эти сотни лет люди не отыскали бы такие двери, если бы они правда существовали? Агата, мне больно это говорить, но я в ужасе от того, что ты задумала, - пожалуйста, пожалуйста, прислушайся ко мне, Агата! Девочка, я твердо уверен, что никаких дверей в Венискайл нет…

- …но они могут быть, - вдруг говорит хриплый голос у брата Често за спиной, - ровно в тот момент, когда Агата уже готова разрыдаться от отчаяния и обиды. – «Их нет, но они могут быть», - что-то такое сказал этот твой ресто, брат Лорио, верно? А он непрост, так и знай, - рядовым монахам не положено быть в курсе таких вещей, девочка, и Лорио твой, видать, далеко не рядовой монах. Но и я непрост, Агата.

- Что это значит? – спрашивает Агата, замерев.

- Двери между Венисальтом и Венискайлом открываются на несколько секунд, когда человек готов рисковать собой, чтобы спасти других, - тихо говорит брат Омеро. – Когда человек готов совершить настоящий подвиг, Агата, - вещь, противоположную преступлению.

 

Агату пробирает дрожь: вот она стоит на кухне весельчаков с ножом в руках, загнанная в угол, в нелепом платье «крошки-Изапунты», сердце у нее колотится, и она уговаривает несчастных детей-прислужников бежать от этих страшных людей в масках, бежать вместе с ней; она готова убить ужасного майстера Гомбриха, лишь бы эти бедные дети получили шанс вернуться к своим родителям, которые по-прежнему их любят, лишь бы… Неужели поэтому перед ней открылась та узкая медная дверь, которая привела ее сюда, неужели?.. Нет, сейчас Агате нельзя об этом думать, сейчас она должна думать только о завтрашнем дне, - но как человек может заранее спланировать подвиг, как можно взять и решить, что ты попытаешься спасти других ценой собственной жизни? Как можно знать, что кто-то окажется в беде, да еще и настолько, что ты один сможешь прийти ему на помощь?

 

- Амулеты, - тихо говорит брат Често.

И пока Агата в недоумении смотрит на него, брат Омеро выставив вперед руки, недовольно говорит:

- Но-но-но-но! Делайте, что хотите, но на меня не рассчитывайте.    

 

Документ тринадцатый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Лэ, дневным чтецом ордена Святого Торсона, в угоду Старшему Судье. Да узрит Святой Торсон наши честные дела.

 

Гуськом их вводят в зал Высокого суда, - первым идет брат Често, за ним – огромный и страшный бывший палач, брат Омеро, и последней – Агата, прикрывающая глаза рукой: после темноты тюремной каморки даже приглушенный, серо-голубой свет, льющийся сквозь торсонитовые стекла, слепит ее и мешает рассмотреть, что происходит на скамьях для зевак и на судейском возвышении. Кажется, скамьи забиты людьми: в Покаянный день все хотят посмотреть на самых важных преступников. А на возвышении… В этот раз Старший судья Лето не теряет времени: он уже занял свое место и свысока смотрит, как черные братья с алебардами толкают Агату в кресло для подсудимых, а брата Често и брата Омеро ставят от нее по бокам. «Как двоих влюбленных слуг в истории про прекрасного писца Ефимия и его бедную жену», - думает Агата, - вот только ей сейчас не до историй из «Белой книги», ее знобит от страха и беспокойства, и. еще от чего-то, что Агата не умеет назвать, и все ее силы уходят на то, чтобы этот озноб не заметили ни стражники, ни Старший судья. А тот совсем не смотрит ни на брата Омеро, ни на брата Често, - он сидит и смотрит прямо на Агату, как будто в зале Высокого суда больше нет ни единого человека. 

 

- Здравствуй, Агата, - говорит Старший судья Лето очень ласковым голосом, - таким голосом с ней разговаривал милый хозяин книжной лавки, добрый брат Иг.

 

На этот раз Агата действительно смотрит в пол, - вниз, прямо себе под ноги. Она уверена, что если скажет хоть слово, то голос выдаст ее – и не только ее. «Молчи, молчи, молчи, - твердит она себе, - молчи и жди, он не может начать суд без того, чтобы… Он не может начать суд без…»

 

- Серое делается синим, синее - серебряным, а честные дела моего ордена боятся огня, - так? Я очень хотел бы знать, кто сказал тебе это, девочка.

 

Агата перестает дышать. «Молчи, молчи, молчи…».

 

- Вижу, ты совсем не настроена побеседовать со мной просто так, - говорит Старший судья, и в его голосе больше нет ничего от доброго брата Ига. – Что ж, я буду говорить с тобой так, как судье положено говорить с подсудимой. Но сперва…

 

«Вот оно!» 

 

- Сомкнем наши уста в молитве, - говорит Старший судья Лето, обводя зал рукой, и опускает голову на грудь. И тогда Агата – сперва шепотом, а потом все громче и громче, начинает, глядя на брата Често, произносить запрещенные слова:

 

- Сердце мое рыщет в ночи, ища утешения, аки ищет волк козленка малого, но нет утешения мне, ибо работе моей нет края и конца…

 

- И сколько кроется зло кругом меня, столько я сам буду волком, рыщущим в ночи, и не буду знать ни сна, ни покоя, под страшным взором честного ока Твоего… - срывающимся, но громким голосом подхватывает брат Често.

 

Брат Омеро упирает огромные руки в бока и качает головой, а Старший судья Лето начинает медленно подниматься со своего кресла на возвышении.

 

- Это что еще такое! – в ярости кричит он. – Не сметь! Про себя! Только про себя!!!

 

Один из стражей бросается к брату Често и пытается зажать ему рот, но брат Често ловко выныривает из-под его руки и бросается к факелу, висящему на стене прямо за Агатиным креслом. Страж пытается схватить его, но в следующую секунду Агата вытягивает ногу – и, споткнувшись, страж с грохотом валится на пол, увлекая за собой арбалетчика, кинувшегося ему на помощь. Вскочив на сидение кресла, Агата хватает второй факел.

 

- Стреляйте в него! – кричит Старший судья, - Только в него, не в девчонку! Она нужна мне! Стреляйте!

 

И тогда Агата слышит, как бывший палач Омеро бурчит себе под нос:

- Нет, это никуда не годится…

 

Секунда – и кажущийся таким тяжелым, таки неповоротливым брат Омеро набрасывается на одного из растерявшихся стражей и выхватывает у него из рук огромную тяжелую алебарду. Еще секунда – и своими огромными ручищами он переламывает алебарду об колено, так, что у него в кулаке остается зажатым лишь страшный металлический наконечник. И в следующий миг Агата чувствует, как безжалостная сталь этого наконечника впивается ей в горло.

 

В ужасе Агата замирает, боясь шелохнуться. Она не может поверить в страшное предательство бывшего палача – и поэтому едва слышит, как он шепчет ей:

- Не бойся, не бойся, я знаю, что делаю, - а потом зычно кричит своим хриплым голосом: - Только попробуйте ранить меня или этого тщедушного червяка, брата Често, - и девчонка будет валяться на полу с проткнутым горлом!

 

Агата все еще сжимает в руке факел, зеленый дым ест ей глаза, но, кажется, она начинает понимать, что задумал брат Омеро: стражи ордена Святого Торсона опускают оружие.

 

- Я превращу вас в пыль, - спокойно говорит Старший судья Лето. – В мелкую торсонитовую пыль. Вы отлично знаете, как делается торсонит, брат Омеро. Девчонка, может быть, и выберется отсюда, но вы – вы двое…

- Я отлично знаю, как в Венисальте пропадают люди, которые не нравятся вам, Старший судья, - с ухмылкой говорит бывший палач. Медленно, медленно палач и Агата отступают туда, где на торсонитовой плите вырезаны прекрасные, длинноствольные пальмы, и так же медленно, размахивая факелом, чтобы никто не мог к нему приблизиться, к ним подходит брат Често.    

- Молись, Агата, - хрипло говорит бывший палач, - молись так, как ты не молилась еще никогда.

И Агата, поднеся факел как можно ближе, начинает очень громко произносить слова Торсоновой молитвы, - и ей вторят брат Често и брат Омеро:

 

-  Сердце мое рыщет в ночи, ища утешения, аки ищет волк козленка малого, но нет утешения мне, ибо работе моей нет края и конца. И сколько кроется зло кругом меня, столько я сам буду волком, рыщущим в ночи, и не буду знать ни сна, ни покоя, под страшным взором честного ока Твоего…

 

В следующую секунду столб черного пламени взвивается над торсонитовой плитой, и зеленые сполохи начинают метаться по стенам судебной залы. От неожиданности брат Омеро роняет наконечник алебарды. Агата успевает заметить, каким страшным становится в этих сполохах искаженное лицо Старшего судьи Лето, но ей не до него: миг – и на месте плиты оказывается маленькая, покрытая резной вязью дверь с плотно сомкнутыми створками, - Агата только сейчас понимает, что даже не представляет себе, куда попадет и не убьется ли насмерть, прыгнув вниз!  

 

- Да стреляйте же в них! – истошно кричит Старший судья.

- Прыгай, Агата, прыгай! – кричит брат Често.

- Прыгай! – кричит брат Омеро.

 

Упав на колени, Агата обеими руками изо всех сил дергает за ручки двери – ничего. Она дергает снова, и снова, и снова, - дверь не желает открываться. «Двери между Венисальтом и Венискайлом открываются на несколько секунд, когда человек готов рисковать собой, чтобы спасти других…» Спасти других, – так, как сейчас спасают ее брат Омеро и брат Често. Дверь не откроется перед Агатой – потому что Агата совершает не подвиг, а подлость, бросая их здесь на растерзание. Слезы начинают катиться по щекам Агаты, и она не знает, чего больше в этих слезах, - горя или стыда.

 

Агата встает с колен. Арбалетчики стоят вокруг них, и у каждого в руках натянутая тетива. И тогда Агата трясущимися пальцами достает из кармана маленького серебряного водного кабанчика и протягивает его вперед на ладони.

- Дайте мне сказать, - говорит она, - и добавляет дрожащим голосом, повернувшись к Старшему судье Лето, - Майстер Старший судья, вы же защитник правды, не так ли? Вы не должны бояться, когда говорят правду, верно?

 

Старший судья Лето молчит, а потом говорит сладким голосом смиренного брата Ига:

- Ну конечно, Агата. В моем суде правда всегда желанная гостья.

 

Агата на дрожащих ногах подходит к стене, громко произносит первые фразы Торсоновой молитвы и размашисто проводит по стене пламенем факела. Глаза статуэток вспыхивают, и на пол с серебряным звоном осыпаются маленькие амулеты. Один из стражей наклоняется, поднимает с пола крошечного блестящего габо и изумленно спрашивает:

- Ради Святого Торсона, что это такое?

- У вас есть ресто? – спрашивает Агата.

- Мой брат… Мой брат недавно скончался, - с запинкой говорит молодой страж.

- Пожалуйста, - мягко говорит Агата, - подумайте о нем.

- Я не… - начинает молодой страж, но зеленая крылатая тень уже мелькает у открытого окна, миг – и она опускается у ног стража, запрокинув печальное красивое лицо и глядя ему в глаза.

- Пожалуйста, спросите его, как вас зовут, - говорит Агата.

- Его зовут Метто, - шепчет маленький ресто, не дожидаясь вопроса. – Его зовут Метто, Метто, Метто.

- Но ведь это и правда твое имя! – изумленно говорит другой страж, - пожилой, укутанный в черный шарф по самый нос, - ты и есть Метто!

- Все глаза статуй Святого Торсона – амулеты, - дрожащим от волнения голосом говорит Агата, - а каждому, у кого есть амулет, ресто всегда говорят правду. Амулеты – это все, что вам надо, чтобы говорить с мертвыми, как с живыми. Они больше не будут вас мучить, - и монахи тоже.

- Это что, правда? – спрашивает кто-то из толпы. – Майстер старший судья, это что, правда? Вы что, всё это знали?!

- Это правда, - кричит кто-то, - я слышал, как ресто назвал его правильным именем!..

 

- Замолчите немедленно! – раздается громовой голос Старшего судьи.

В зале повисает тишина.

- Ах, Агата, Агата, - говорит Старший судья, качая головой и глядя Агате в глаза.

Агата сглатывает и твердо отвечает взглядом на взгляд.

- Ты даже не понимаешь, что ты наделала, девочка, правда? – говорит Старший судья Лето.

- Я сказала правду, - говорит Агата. – Теперь никому не нужна ваша сердцеведка. У вас больше не будет власти над людьми Венисальта. 

- И ты полагаешь, что возможность по душам поговорить с мертвыми принесет людям радость? – с усмешкой спрашивает Старший судья Лето. - Ах, глупая, глупая маленькая девочка. Мы будем продавать в два раза больше сердцеведки, чем раньше, а через две ночи все эти амулеты будут втоптаны в уличную грязь. Мы спасаем людей от правды, маленькая дурочка.

- Но они же могут сами решать, хотят они слышать правду или нет? – растерянно говорит Агата.

 

Внезапно ее изо всех сил толкают в спину, - чья-то рука тянется схватить с пола амулет, и еще один, и еще один. Кто-то выдергивает факел из напольного крепления и начинает водить им по стенам, начинается давка, брат Често резко сжимает Агатину руку, тащит Агату сквозь толпу, Агата со всех сторон получает пинки и тычки, и вдруг хриплый голос брата Омеро кричит прямо у нее над ухом:

- Скорее! Скорее! Смотри, Агата! Смотри же!!

Дверь, маленькая дверь в полу, дверь, покрытая резной вязью, - обе ее створки теперь распахнуты. Брат Често отпускает Агатину руку и смотрит на Агату, а Агата смотрит на него.

- Прощай, девочка, - говорит брат Често, - прощай, моя хорошая.

Агата быстро обнимает брата Често, а потом подбегает к брату Омеро, и, насколько хватает рук, обнимает огромные плечи бывшего палача.

- Ну началось, - недовольно говорит тот.

- Я не хочу бросать вас здесь! – говорит Агата.

- Мне нечего делать в Венискайле, - печально говорит брат Често. – Но если ты когда-нибудь встретишь мою дочь… Ее зовут Эмма, и ее ни с кем нельзя перепутать. Скажи ей, что я раскаиваюсь.

- А вы? – спрашивает Агата у брата Омеро.

- А я просто хочу посмотреть, чем кончится эта заварушка, - хмыкает бывший палач.

 

Внезапно Агата понимает, что ей жарко, - очень жарко. С факелов, которыми завладела толпа, выкрикивающая Торсонову молитву, огонь начинает переползать на деревянные стены судейской залы, и языки черного пламени уже подбираются к окнам. Миг – и тонкое торсонитовое стекло превращается в прочные серебряные решетки. Еще миг – и кто-то истошно вскрикивает:

- Пожар! Бегите! Пожар!!!

 

- Бегите! – кричит Агата брату Често и брату Омеро, - Бегите!

Брат Често быстро сжимает на прощание Агатину руку и бросается к выходу, за ним, помахав Агате огромной пятерней, топает бывший палач. Агата слышит, как его зычный хриплый голос принимается командовать:

- А ну прекратить панику! Выход из зала вот там, и сейчас мы все спокойно отсюда выберемся. Эй, арбалетчики, кончайте суетиться! Кто тут у вас главный? Ты? Выстрой-ка своих так, чтобы получился проход… По одному, вот так, вот так…

 

И тогда Агата садится на край дверного проема. Ей кажется, что жар, поднимающийся снизу, ничуть не уступает жару горящей залы. Агата зажмуривается. “Если я посмотрю вниз, - думает она, - я не заставлю себя прыгнуть никогда, никогда, никогда. Я просто умру от страха». 

 

“Страх мой подобен утопшей луне. Страх мой подобен утопшей луне. Страх мой подобен утопшей луне…”

 

Агата прыгает вниз.

 

 

Автор выражает благодарность Александру Гаврилову за неоценимую помощь в написании этой книги – и всего цикла о Венисане.