Исход-22.
Часть 2: Ереван. Март-апрель 2022
=======================

В марте-апреле 2022 года я поехала по маршруту Израиль-Тбилиси-Ереван-Стамбул-Израиль в надежде попробовать делать записки об Исходе-22. Я безмерно благодарна тем, кто встречался со мной, говорил со мной и помогал мне. Все Н. в этих записках – разные люди. Это – вторая, ереванская, часть записок. Первая, тбилисская, - тут.Третья, стамбульская, - тут.

* * *
«После Тбилиси тут какой-то санаторий, - говорит Н., перебравшийся из Грузии в Ереван, - все добрые, все ласковые, все тебе рады. Не понимаю, где лажа». Прямо из аэропорта Н. поехал завтракать с друзьями и заговорил о том, как в Тбилиси ему дважды не сдали квартиру из-за российского паспорта. Официант стоял неподалеку, ждал, пока Н. разберется с меню, и слушал. Н., наконец, попросил его подойти и по привычке сразу перешел с ним на английский. Официант взял Н. за руку и мягко сказал: «Можно по-русски. Это не Тбилиси».

* * *
«Проблема в том, - говорит Н., - что тут некоторые любят Россию немножко больше, чем многим нашим может понравиться. Когда человек радуется, что ты говоришь по-русски, не сразу ясно: он радуется потому, что ты - против Путина, или потому, что ты - Путин. И в обеих ситуациях его можно понять».

* * *
Знакомые Н., дизайнеры, решили жить вместе и стали искать квартиру на четверых, - соответственно, пятикомнатную. Ничего не искалось, и Н. вызвалась помочь: порылась в объявлениях, поспрашивала знакомых и поняла, что если кто-то тут и может выручить, то это тетя Лида: ей принадлежал крошечный магазинчик под домом у Н. и она знала все обо всех. Естественно, сосед друга племянницы тети Лиды сдавал как раз пятикомнатную квартиру как раз в нужном районе. Н. позвонила соседу друга племянницы, договорилась о смотринах, отвезла ребят машиной в квартиру, сбила цену, перевела им договор – и так далее, и так далее. И все это время ребята держались очень настороженно. Только когда договор был подписан, они выдохнули и признались, что все время ждали от Н. какого-то подвоха и пытались понять, зачем ей все это, для чего она это все делает. Н. очень удивилась и объяснила: она хочет, чтобы хорошие и творческие люди чувствовали, что им рады, чтобы они оставались в городе, жили в Армении, помогали ей становиться лучше… Дизайнеры принялись извиняться и говорить, что – вот, они пережили девяностые, теперь у них флешбеки. «Я про девяностые понимаю, - сказала Н., - а вы про Ереван - нет».

* * *
«Главное, - говорит Н., когда мои друзья начинают петь оду армянскому гостеприимству по отношению к российской эмиграции, - чтобы Армения со всем этим гостеприимством под санкции не попала. Потому что когда приходишь из магазина и бабуля тебе на хлеб сахарный песочек сыплет, потому что других сладостей нет, - вот этого не хочется своим детям. Хочется просто, чтобы работа, авиасообщение, нормальная жизнь по вечерам и на границе чтобы не стреляли».

* * *
Сквозная тема в разговорах: что будет, если армянские власти в силу их политической зависимости от России начнут сотрудничать с ФСБ и выдавать им эмигрантов или, как минимум, сообщать ФСБ об их антивластной или про-украинской деятельности? Те, кто жил здесь всегда, относятся к этим разговорам по большей части прохладно, те, кто переезжает сейчас, часто воспринимают их очень серьезно.

* * *
Н., известному здешнему кинокритику, в Украине на кинофестивале сказали перед войной: «Вы там все пророссийские». «Кто "вы"?» - спросил Н. – «Лично я?» Разговор скомкался.

* * *
Н., всю жизнь прожившая в Ереване, говорит: «Растерянное поколение россиян».

* * *
Сидели большой компанией, говорили громко. Кто-то сказал: «Но ведь до Путина…» Ребенок одиннадцати лет оторвался от еды, спросил: «Что значит – "до Путина?"»

* * *
Н. описывает страшное чувство беспомощности, навалившееся на нее после Крыма, - и как потом оно постепенно потеряло остроту. «Может быть, - говорит, - оно стало таким огромным, что я просто перестала его замечать, как тень от динозавра».

* * *
Говорили о том, что как ты теперь ни поступай, как ни старайся, что с собой ни делай, - не только жизнь никогда не вернется к прежнему состоянию, никогда не станет «довоенной», - бог с ней, с жизнью, - но ты, ты сам никогда прежним, довоенным, не станешь. И вдруг я вспомнила, когда и кто говорил мне ровно о таком же ощущении: очень много лет назад - коллега, сбившая когда-то человека машиной.

* * *
«Очень устаешь от общения, - говорит Н., - потому что любой разговор превращается в Большой Разговор».

* * *
«Если мы все такие умные, почему все так плохо?» – «Мы все-таки животные: никто не любит кортизол и все любят серотонин. Вот мы и пожили, позволяя себе заботиться о серотонине и отмахиваясь от того, что провоцировало кортизол». – «Плохо, что мы в спячку на зиму не впадаем: если бы впадали, вдвое меньше хуйни успели бы наворотить».

* * *
Сквозная тема в разговорах: снящиеся всем кошмары и их невыносимая (до постыдности) точность и однозначность в текущей ситуации.

* * *
«Я сначала мучилась виной, - говорит Н., - а потом поняла: я – филолог, моя работа - смягчать нравы и образовывать вокруг себя такую мягкую полынью. И я это делаю - вокруг себя».

* * *
Пересказываю Н. разговор с коллегой, сказавшей, что это чувство стыда – оно «за годы нашего солнечного пиздодумства». «Нет, - говорит Н., - не солнечного пиздодумства, а беспечной аморальности». Удивляюсь, - мне-то казалось и кажется, что именно среди тех, кто говорит сейчас, что испытывает вину или стыд, большинство относится к морали очень серьезно. «А мораль просто не была для нас обязательным жизненным ориентиром, - говорит Н. - Мы могли в огромном количестве поступков ориентироваться на другие ценности. Тоже ценные, - но другие.»

* * *
Каждый раз, когда Н. рассказывает маме, прожившей всю жизнь в Армении, про очередных уехавших из России знакомых, мама изумленно спрашивает: «А как же родители?» «Здесь сепарация происходит иначе, - говорит Н. – здесь бы первое, что говорили, - "Бросили родителей"».

* * *
Н. всегда работал редактором, сейчас ему к семидесяти. Говорит, что теперь придется бросать занятие всей своей жизни и срочно искать что-то, что будет поддерживать и кормить. Открывать магазин? Работать в магазине?

* * *
«Если опустится железный занавес, очень важно, что оба ребенка с этой стороны», - говорит Н.

* * *
Н. постоянно ловит себя на том, что думает: если железный занавес и закроется, то ненадолго, - и постоянно ругает себя за этот извращенный, по его словам, оптимизм.

* * *
Юная Н. долго выбирала себе выпускное платье (и в результате сумела заказать ровно такое, какое хотела, и это даже вышло очень недорого). А потом несколько ее одноклассников поместили «Z» на аватарки. «К счастью, теперь я не хочу с ними ни выпускного, ни альбома, ничего», - говорит. Платье осталось висеть в шкафу в Москве.

* * *
Сквозная тема в разговорах: ну хорошо, мы не шли в политику и пренебрегали политикой, - но ведь мирное время для того и мирное время, чтобы люди занимались своей частной жизнью. Все так замечательно хотели мира, - а что должно происходить с людьми во время этого самого «мира», если не частная жизнь? «Это ведь началось еще конце девяностых, - говорит Н., - люди получили возможность не выживать, а жить, - заняться собой, ребенком, работой, домом, жизнью как таковой. А в политику шли какие-то неприятные люди, и мы не хотели быть ни этими неприятными людьми, ни с этими неприятными людьми. И вот мы здесь.»

* * *
Сон Н. в формате фрагмента документального спектакля: на сцене сидят люди, одетые очень повседневно, и рассказывают истории своей эмиграции. Внезапно на сцену выходит человек в концертном костюме, - он выглядит, как гастролирующий музыкант. Он растерян и явно не понимает, куда попал, - оглядывает людей на сцене, щурится в зал. Вдруг откуда-то из-за кулис начинает звучать пост Пети Алешковского про государственный заказ об исследовании покорения Казани войсками Ивана Грозного. Музыкант закрывает рукой лоб, подходит к клавишам и начинает подбирать «Как во городе было во Казани». Нащупывает, играет полноценный клавир секунд тридцать и начинает рассказывать свою собственную историю эмиграции.

* * *
В холле отеля телевизор настроен на какой-то российский музыкальный канал. «Свежая десятка!» Начинается разнообразное мяуканье: «О-о-о-о-о-о, будь со мно-о-о-о-о-й!» - на десять разных ладов. Вроде бы и не пропаганда, но ощущение от этого business as usual очень страшное, - более страшное в какой-то мере, чем от пропаганды.

* * *
“Одновременно тянешься к людям и устаешь от людей”, - говорит Н. Вспомнила, как друг мой в свое время психически заболел и в состоянии глубокого психоза мучительно метался к людям и от людей: ему казалось, что рядом с близкими станет легче, но становилось невыносимо, он убегал обратно домой, но не мог выдержать ни дома, ни себя, и звонил кому-то, и шел к людям, и все повторялось заново.

* * *
Н. пришлось оставить в Москве собаку на тот срок, пока оформляются собачьи документы, - собаку привезут в лучшем случае в мае, а между тем у собаки от стресса уже облысел нос.

* * *
Сквозная тема в разговорах со всеми, от недавно приехавших до родившихся здесь, в Армении, - сравнение ситуации, складывающейся тут, с ситуацией, складывающейся в Грузии. «В Грузии жестковато, - говорит Н., - но с каждым встречным и поперечным можно от души ругать российскую власть, а здесь головой надо думать осторожненько, с кем и как разговариваешь». Другой мой собеседник, психотерапевт, замечает, что пульсирующая про-украинская обстановка в Тбилиси, при всей своей напряженности, может быть, лучше помогает новоуехавшим проживать собственные эмоции, чем дружелюбная, обволакивающая и двусмысленная ереванская тишина.

* * *
В чатах иногда случаются затяжные споры вокруг маленьких вещей: какую выбирать симку, каким сервисом доставки пользоваться. Н., к своему удивлению, стал вовлекаться в такие битвы, - где лучше купить матрас, как выгодно договориться с хозяином об оплате коммуналки, - и вдруг понял, что они приносят ему огромное облегчение: пока (в чате и вне чата) обсессивно вдаешься в ценовые и технические характеристики матраса (Н. дошел до того, что нарисовал экселевскую табличку), совершенно не думаешь, что ты будешь есть через два месяца.

* * *
Одна из моих собеседниц говорит о том, как принадлежность к разным поколениям делает эмиграцию по-разному страшной: старшее поколение черпает тревогу, среди прочего, не только в исторической памяти о белоэмиграции, но и в близкой семейной памяти об эвакуации; если у младшего поколения чаще силен страх, что придется заниматься нелюбимой работой, делить жилье с неприятными людьми, «не найти себя», то старшие, по мнению моей собеседницы, боятся более прямой угрозы выживанию: в буквальном смысле голода, холода, отсутствия крова. Младшие делятся своими страхами относительно легко, старшие тяжелее, - может быть, потому, что о них тяжелее думать.

* * *
Сквозная тема в разговорах с теми, кто здесь родился или живет давно: нежелание многих из приехавших узнавать и понимать страну, которая их приняла. «Сколькие из них до этого вообще бывали в Ереване? Все в Тбилиси ездили». Н. говорит, что в чатах иногда спрашивают, нужны ли в Армении юбки в пол, можно ли женщинам ходить в джинсах и не тяжело ли будет жить в мусульманской стране. Энергичная молодая группа новых эмигрантов сюда, в Ереван, решила делать школу для русскоязычных детей, родившихся или давно живущих в Армении. Пришла в родительский чат, рассказала прекрасный curriculum: среди прочего, четыре поездки в Стамбул в год. Так и не поняла, почему никто не проявил энтузиазма. Н. приводит это как пример характерной, по ее мнению, проблемы: похвального желания что-нибудь делать в сочетании с прискорбным нежеланием предварительно что-нибудь узнать.

* * *
Н. рассказывает про комментарий под хорошим видео о базовых лайфхаках по интеграции в Армении: «Я замечала, что не все объявления дублируются на русском языке. Эту ситуацию надо исправлять».

* * *
В чате ищут высококвалифицированного личного тренера, который сможет подготовить на соревнования по фитнес-бикини, - не хочется терять квалификацию. Кажется, находят.

* * *
Н. до войны перевел несколько стихотворений Жадана. «А теперь я думаю, перевод какого следующего текста Жадана был бы для меня внутренней епитимьей».

* * *
«Читал тут несколько интервью с представителями как бы творческих профессий, - горько говорит Н. – Того им в Армении не хватает, этого не хватает…Совести им, блядь, не хватает».

* * *
В чате админ просит русских и украинцев не говорить о политике, - а то «мы, армяне, хорошо помним, чье правительство во время войн в Карабахе поддерживает нас, а чье предлагает травить белым фосфором», и может получиться неловко. «Да будет мир и братство между Славянскими народами, вот пожелание Армянского народа к Вам.»

* * *
Сквозная тема: война, кризис, эмиграция, – все это заставляет загонять внутрь, игнорировать, оставлять «на потом» личные трагедии: не даешь себе права думать о разорвавшихся отношениях, о потере работы, о проблемах со здоровьем – и так далее. «А ведь рано или поздно все это внутри тебя рванет». – «Рванет, и еще как».

* * *
Активисту Н. надо вернуться на несколько дней в Москву – заболел старший член семьи, нужна помощь. У Н. есть родственник, приближенный к соответственным органам. Н. не может решить: позвонить этому родственнику и узнать, есть ли на него что-нибудь и безопасно ли ему въезжать, или не звонить и не привлекать к себе внимания – даже родственника.

* * *
На вопрос, почему она выбрала ехать в Ереван, Н. отвечает: «Потому что Армения была той точкой на карте, где русский язык еще не клеймо и на нем не страшно говорить».

* * *
Н. в первые дни войны не находил сил и слов, чтобы написать друзьям в Украине: очень боялся, что они теперь его ненавидят, не примут, проклянут. Потом записал несколько stories, в которых обращался к ним со словами стыда и соболезнования. Друзья откликнулись словами понимания и любви, Н. был страшно благодарен. С тех пор они переписываются, друзья эвакуировались в Польшу, Н. очень хочет поехать повидаться, но страшно увидеться живьем: как это будет? Что они ему скажут?

* * *
«У меня паспорт - как зачетка, - говорит Н., - у меня штампы Украины за последние несколько лет как минимум раз в год, мне стыдиться нечего».

* * *
«Мы публицисты, куча публицистов здесь, и мы постоянно заняты разговорами: что же делать, что же делать? А делать нечего, наделали уже».

* * *
«Важно теперь, - говорит мне мой собеседник, - не то, что мы уже проебали, - важно не проебать то, что мы поняли сейчас. Ну вот загорелись у нас в головах лампочки, - на что их свет направить? А не на что».

* * *
Н., сотрудница московского музея, очень дорогого ее сердцу, в начале войны была в отпуске. Чтобы не сойти с ума, она бесконечно прокручивала в голове один и тот же цикл: как утром приходит к музею, открывает его, входит, отключает сигнализацию и начинает обходить зал за залом, включая свет и осматривая каждый экспонат. Это позволило ей не рехнуться.

* * *
«Эта война сделала бессмысленной русскую культуру, - говорит Н., - потому что она вся была про сострадание. Все наши великие писатели, все великие поэты взошли на Голгофу, - и все эти смерти и страдания были напрасны: зачем это было нужно, если никого не спасло и никого ничему не научило?»

* * *
«В начале войны, - говорит театральный критик Н., - шел большой театральный фестиваль. И вот снимаются спектакли из-за отъездов режиссеров, актеров, постановщиков или из-за того, что сверху приходят приказы: «Этот сделал антивоенное высказывание, тот сделал антивоенное высказывание…» А я сижу в зале и ничего не понимаю: господи, что мы тут делаем? Какой театр? Какой фестиваль?.. Одно хорошо: в темноте очень удобно плакать. А в антракте все мы обнимаемся, как на похоронах, и молчим, потому что – а что нам делать, спектакли обсуждать?..»

* * *
Моя собеседница, армянский филолог, университетский преподаватель, говорит о наслаивающейся боли своей страны, о постоянных ранах, которые не получают шанса зажить. «Древняя нация, древняя культура… Хочется кого-то винить в этой постоянной боли, а кого – непонятно».

* * *
Сквозная тема в разговорах: есть те, кто умеет рассуждать о событиях «на исторической шкале»: «на исторической шкале» Россия победит тиранию, «на исторической шкале» война в Украине закончится безусловной победой Украины, на «исторической шкале» все, безусловно, будет хорошо. А вот что каждый день в процессе движения по этой «шкале» будет бесконечное море войны, убийств, пыток, смертей, преследований, доносов, посадок, страдания частных лиц – с этим как жить?

* * *
В кафе за соседним столиком очень молодые люди говорят про опыт горевания: «Весь мой опыт серьезного горевания до сих пор сводился к тому, что у меня бабушка умерла, и мне его теперь просто не хватает, я теперь понимаю, что мне его не хватает».

* * *
«Но если опустится железный занавес, - говорит Н., - то Армения окажется по одну сторону, а Грузия по другую».

* * *
«Все рассказывают, как мы хорошо принимаем русских в Армении, а потом переезжают в Тбилиси, - с горечью говорит живущая здесь всю жизнь Н. – Может, это историческая тяга русских к Тифлису, не знаю. А может, висящее над Арменией вечное ощущение войны. А может, мы просто слишком серьезные люди: грузины – веселый народ, с ними полегче.»

* * *
Сквозная тема: Сравнения с белоэмиграцией неизбежны, - но очень многие представители белоэмиграции не умели работать, не знали, как это, не привыкли мыслить этой категорией. У нынешней волны могут быть неконвертируемые профессии, с которыми придется очень тяжело, - но, по крайней мере, у ее представителей есть четкое представление о принципе «товар-деньги-товар» и о том, что работать необходимо, они работали всю жизнь и мыслят в этих категориях, и, даст бог, им будет легче.

* * *
Студентка крупного кинофакультета Н. уехала из Москвы в Ереван и очень жалеет, что не может продолжать учиться: хороший мастер, хорошие проекты. «Что будет, если вернуться? У меня из общежития забрали за последнюю неделю пять человек, последняя девочка, когда ее положили лицом в пол, закричала им: «Я же вообще ничего не делала!» - «У тебя лицо такое».

* * *
Н., армянский ученый, показывает мне свой люксовый портфель из крокодиловой кожи. Когда в Армении была война, его прислали Н. в подарок французские родственники. «Им кажется, что они так помогли воюющей стране и мне лично чувствовать себя лучше, когда убивали моих студентов. Каждый раз, когда я беру его в руки, это вызывает у меня…» - Н. делает паузу, - «своеобразное ощущение». Спрашиваю: «Чем можно было поддержать по-настоящему?» По-настоящему поддержала коллега из России. Она спросила: «Книги помогут?» Книги помогают всегда. Коллега прислала огромную коробку книг. Таможня не хотела отдавать, - думала, Н. будет этими книгами приторговывать. «Нет, я буду их читать». Таможня изумилась: «Что, все 25 килограмм?!»

* * *
Н. рассказывает, как ее светлой памяти близкого друга, очень мягкого человека, однажды всерьез рассердила посетительница. «И я выгнал эту женщину из своего кабинета!» Н. не поверила своим ушам. «Как выгнал?!» - «Вот так, взял и выгнал!» - «Не может быть!» - «Да, да, взял и выгнал!» - «Ну вот буквально, что вы ей сказали?» - «Ничего, - я встал и вышел!!!» «Что-то, - говорит Н., - мне это сейчас напоминает…»

* * *
У всех, с кем Н. сейчас общается, в голове философский пароход, философский самолет… «А у нас тут, - усмехается Н., - говорят: опять Ноев ковчег приплыл к Арарату».

* * *
В чатах кто-то пишет: «Я хочу домой». Вдруг выстраивается цепочка: «И я», «И я», «И я». «Я тоже заскучал по дому, - отвечает кто-то, - но пока у власти фашисты, не вижу возможности вернуться».

* * *
Сквозная тема в разговорах: очень тяжело принимать даже совсем маленькие решения, бытовые; «отказала решалка».

* * *
Для тех деятелей, которые много лет работали на пропаганду и внезапно увидели свет, Н. предлагает термин «переобувата».

* * *
Н., ждавший ареста, говорит, что в Ереване у него заняло две недели перестать срываться на нервный кашель каждый раз, когда под окном появляются полицейские мигалки.

* * *
Н. и его подруга решили, что, несмотря на экономию места в чемоданах, берут с собой лампу-звездочку из ИКЕА. «Сидим теперь, смотрим Twin Peaks, который начали смотреть в Омске, и вроде можно жить, только за окном Ереван, а кругом пиздец».

* * *
Н. позвонил ближайший друг в 8 утра: «Началась война». Первый момент – чувство лютого ужаса: полная уверенность, что Третья мировая в полном масштабе, и сейчас прямо за окном в Красноярске начнут рваться бомбы.

* * *
В одном разговоре приходим к тому, что сейчас очень легко, с одной стороны, героизировать и уезжающих (нашли в себе силы, сорвались, уехали в никуда, вывезли детей, то, се), и оставшихся (не бросили близких, решили продолжать делать свою работу, выбрали бороться за страну, то, се), а с другой стороны, очень легко обесценить и уезжающих, и оставшихся (провести инверсию мотивов каждый может сам). И то, и другое – чудовищно бедный подход: к счастью, существует целый спектр разнообразных индивидуальных нарративов, которые каждый выстраивает для себя и которые могут позволить сознанию выжить в складывающихся обстоятельствах.

* * *
В музее для Н. и его друзей очень обаятельный, интеллигентный, открытый человек ведет экскурсию. Заходит разговор о том, как ужасна любая война, - и там, и тут, - возникает ощущение полного взаимопонимания. «Когда уже американцы прекратят устраивать все эти ужасы у нас и на Украине!» - говорит экскурсовод со вздохом.

* * *
Пока многие думают о причинах, по которым придется уехать из России, Н. признается, что каждый день придумывает для себя причины, по которым уедет обратно: не получится с работой, не удастся найти доступное жилье, нужно будет помогать папе в Питере. Не поддаться очень тяжело.

* * *
Локальный мем про жалобы в чатах на сложности с поиском в Армении дрип-пакетов для кофе: «Ах, нет дрип-пакетов! Ах, я не могу найти дрип-пакеты!...» Н. рассудительно замечает, что шутки – шутками, но разлад малых рутин – дело очень болезненное: «Может быть, если бы не потеря дрип-пакетов, люди бы потерю дома и Родины легче переживали».

* * *
Н. говорит, что за несколько дней до отъезда «привела в порядок свои дела», - и обращает внимание на странность выражения «привести в порядок свои дела» и на его сродственность процессам умирания и тяжелой болезни (починила текущий душ, исправила мелкие проблемы с машиной, сделала генеральную доверенность на сестру). «Ты можешь в любой момент ожить - и у тебя все в порядке. Или не ожить - и у тебя все в порядке».

* * *
Когда началась война, Н., переживший довольно кровавый развод, смог найти в себе силы позвонить бывшей жене и спросить, как у нее дела, - и вообще совершенно нормально поговорить, как близкий человек с близким человеком. «Спасибо Путину хоть за это».

* * *
В чатах спрашивают, где в Армении купить домашнего хорька.

* * *
Сквозная тема: у многих пропала та часть личной жизни, которая строилась вокруг дейтинговых приложений: «Тут другой менталитет, и вообще непонятно, что можно, а что нельзя».

* * *
«Эмиграция очень напоминает процесс раскатывания теста для пирога, - говорит Н. – Тут немножко выровняешь – там порвется, тут заклеишь дырку – здесь не хватает…»

* * *
Друга Н. в Москве попросили присмотреть за квартирой, из которой хозяева уехали одним днем, побросав вещи в чемодан. Друг говорит, что ощущение страшноватое: «Когда сдают квартиру, специально предназначенную для сдачи, ты понимаешь: ну, вот тут будет стоять соль, вот тут перец. А тут соль стоит на расстоянии от плиты, точно равном длине руки хозяйки, и ты это понимаешь.»

* * *
«У нас были уборщицы и таксисты, помощницы по хозяйству и курьеры, - говорит Н., - и это были мигранты. Нет, мы были хорошие люди, - нас корежило от объявлений «для славян», мы давали чаевые, и дарили подарки на Новый год, и говорили «спасибо» и «пожалуйста», но как часто мы не знали их фамилий и не задавались вопросом, где они ночуют? А теперь этими людьми можем стать мы, да?»

* * *
Сквозная тема: общее падение сил и снижение работоспособности. «Ты привык, что ты двужильный, и черпаешь из своего ресурса работоспособности, как из колодца, - но нет.» Н. говорит, что в этом смысле эмиграция очень похожа на постковид.

* * *
Н. страшно не хотела расставаться с семьей, пока мама не сказала: «Уезжай, - если тут окончательно все накроется, ты будешь тем человеком снаружи, у которого будет стабильный доход в нормальной валюте и который, может быть, сможет нас вытащить».

* * *
Н. говорит, что испытывает не стыд, а ярость: «Почему я должна в сорок семь лет против своей воли начинать новую жизнь? Почему я должна расставаться с любимыми? Почему я должна бросить свой дом? Почему этот старый хуй одним движением руки разрушил мне жизнь?!»

* * *
«Я не революционер по натуре, - говорит Н. – Я себя знаю: я не выйду на площадь, я не пойду в автозак, я берегу свою шкуру, между принципами и дорогими отношениями я выберу отношения, а политическое мягко сведу на нет. Наверное, я буржуа или просто скотина, - уж не знаю, кому свойственно такое поведение.» – «Живому человеку».

* * *
Сквозная тема: есть общий героизированный образ этой волны эмиграции как «антивоенной», а она очень разная, - и те, кто был релоцирован по работе или уехал по личным причинам, часто испытывают потребность объясниться, оправдаться, сказать, что их политические взгляды тоже лежат в общем русле. «Все время хочется сказать, - говорит Н., - что хоть ты и уехал не от преследований, судов или просто из-за омерзения, а по прагматической необходимости, но именно омерзение помогло тебе принять нужное прагматическое решение».

* * *
Текст на стене здания: «Страшно из дома, страшно домой».

* * *
Н. разговорился с человеком, прожившим всю жизнь в Ереване: «Как хорошо, что вы приехали! Вы такие замечательные, вы интеллигенция, у вас такие прекрасные лица, мы верим, что вы создадите здесь столько важного, а когда на нас нападут - вы же за нас повоюете?»

* * *
Н. с мужем разговорились с пожилым человеком, убиравшим снег в их ереванском дворе. «Я вижу, вы прекрасные люди, идемте ко мне пить кофе!» - «Спасибо огромное, но мы не можем, мы идем в гости» - «Но как хорошо слышать русскую речь! Удачи вам и поскорее побить этих хохлов!»

* * *
Н. и его жену при посещении маленькой галереи останавливает художник, ее хозяин: «Можно, я вас быстро нарисую? Я рисую портреты эмигрантов». Пока они позируют, кто-то у них за спиной вдруг в ужасе говорит: «Киев взяли». Н. и его жена хватаются за телефоны: нет, «утка». «Слава богу», - выдыхает Н. «Слава богу?» - спрашивает художник, склонив голову. «Да, слава богу», - жестко отвечает Н. «Как хорошо это слышать! – говорит художник с облегчением, - Никогда же не знаешь, на кого напорешься.»

* * *
Сквозная тема разговоров: сейчас кто-нибудь что-нибудь сделает. Сейчас кто-нибудь сделает медиа, в котором мы все будем работать. Сейчас кто-нибудь сделает организацию помощи всем уехавшим. Сейчас кто-нибудь сделает… Сейчас кто-нибудь взрослый что-нибудь сделает.

* * *
Приходит Н. в черном шерстяном пальто, на пальто кошачья шерсть. Кот остался в Москве, ему 19 лет. «Котик у моей мамы дома, - говорит Н., - он в порядке, у него есть запас хорошего корма, с котиком все хорошо, но отчистить шерсть у меня рука не поднимается.»

* * *
Н., которая всегда очень интересовалась генеалогией, отлично знает, как в тридцатых годах ее бабушки и дедушки снимались с места и теряли малую Родину: это сделал Сталин. Потеря очень сильно сказалась на родителях Н. и на всей их семейной истории: в результате Н. выросла, зная, что ты можешь голодать, ты можешь быть одетым в обноски, ты можешь пить чай без сахара, но ты должен складывать копейку к копейке, чтобы иметь свою крышу над головой. Н. всегда так и поступала: складывала копейку к копейке, покупала комнаты в коммуналках, продавала их, купила, наконец, трешку, все еще платит ипотеку. «И вот я здесь - и что?»

* * *
Н. рассказывает про уроки армянского языка, на которые уходит по три часа каждый день, про занятия рисованием, про прогулки по Еревану, про уход за собой, а потом вдруг говорит: «Все это фасад. Внутри у меня только Путин, который украл Родину у меня и у моих еще не рожденных детей».

* * *
Ребенок Н. на следующий день после приезда попросился на детскую площадку. Детская площадка оказалась совсем не такой, как ему представлялось, и он расстроился. «Понимаешь, - сказала Н., - здесь все иначе, а наши представления о детских площадках – они из Москвы». «И правильно, что из Москвы!» - упрямо сказал ребенок. – «Наша Родина вообще-то Москва! Моя родина вообще-то Россия!» Н. не нашлась, что ответить.

* * *
Сквозная тема: как переезд ударил по детям, - от отката в гигиенических привычках у самых маленьких до депрессии у подростков. У четырнадцатилетнего сына Н. началась обсессия: надо любой ценой учиться к ЕГЭ, если человек не готов к ЕГЭ – он ничего не знает, ничего не сможет, никуда не поступит. Договорились, что он будет сам готовиться ко всем ЕГЭ и Н. с женой будут их у него принимать в самой строгой форме. Терапевт говорит, что это правильная договоренность и что со временем мальчика, скорее всего, просто отпустит, но пока что он учится по 7-8 часов в день.

* * *
Как еврею и иудаисту, Н. всегда казалось, что идеальный еврей - это галутный еврей-скиталец: он всегда является агентом брожения, он находится на грани культур, он смешивает языки и дискурсы, он не зависит от жесткой культурной политики ни одного государства. «И в результате я - он, и я совершенно не понимаю, как оно будет в реальности».

* * *
«Какая-то невыносимая параллель, - говорит Н. - В моей собственной жизни сейчас нет хороших сценариев, все варианты - плохой, худший и еще худший; и когда я смотрю на Россию, я вижу абсолютно то же самое».

* * *
Н. говорит о том, что в России сейчас будет становиться все труднее и труднее с экономической точки зрения, и добавляет: «В девяностых финансово было очень плохо очень многим, но это плохое означало, что впереди прекрасная Россия будущего, а сейчас ты движешься все вниз, и вниз, и вниз, и понятно, что дальше будет все хуже, и хуже, и хуже, и на что опираться, - совершенно непонятно».

* * *
Н. после отъезда перестал писать в Facebook – да и читать его тоже почти перестал: «Несколько коробит читать про эмигрантские проблемы на фоне происходящего в России и Украине. Что мои мелкие дела или «великие мысли»? Мне нечего сказать на фоне этого ужаса».

* * *
Постоянные разговоры о школе, - может быть, онлайновой, - для русскоязычных детей, разбиваются, по словам Н., о невозможность вовлеченных участников договориться о том, какой эта школа должна быть. Да, конечно, гуманистическая педагогика, но что конкретно? Немедленно выясняется, что все, кто казался друг другу единомышленниками, не могут договориться о базовых вещах, - и уж тем более о программе обучения. «Не слышите ли вы в этом отголосков диссидентского «никто никому ничего не объяснял, все всё и так понимали?» - реагирует другой мой собеседник. – Это ведь довольно яркий пример: не дай нам бог копнуть немного глубже, чем «нет войне», - бог весть, какие непреодолимые разногласия между нами вскроются».

* * *
В чате спрашивают: «Те, кто взвешивает возможность вернуться, какие у вас мысли? У меня самого нет мыслей, одни ужасы».

* * *
Сквозная тема: суетливые сборы, забытые вещи, не взятые вещи, взятые вещи, но не те. «С другой стороны – где вы видели хорошо взвешенный порыв?» - говорит Н.

* * *
Н. предлагает называть нынешних эмигрантов «беженцами совести».

* * *
«Очень тяжело видеть столько людей без планов не в зоне боевых действий и не в зоне прямой опасности, - говорит Н. с тревогой, - Но такое впечатление, что у многих полностью отключилось стратегическое мышление: не хотят оставаться, не хотят возвращаться и не хотят ехать дальше, а чего хотят - не знают: стоят, колышутся, как души в лимбе».

* * *
«Каждое поколение моей семьи накапливало опыт жизни в России», - говорит Н., - «и это делало каждое новое поколение более приспособленным, более сильным, более живучим, и весь этот опыт был передан мне. А теперь весь этот опыт пошел псу под хвост, потому что Путин». – «Не входит ли в этот опыт и знание о том, когда сбежать из России?» Н. молчит.

РАНЬШЕ: Часть 1. Тбилиси

ДАЛЬШЕ: Часть 3. Стамбул


Другое